Михаил Волконский - Слуга императора Павла
— Неужели? — спросила Жеребцова. — Так он и сказал?
— Да, так и сказал.
— Но вы, конечно, ответили, что не участвовали?
— Да, я ответил: «Ваше величество, я только был свидетелем переворота, а не действующим лицом. Я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку!» В самом деле, я был тогда капралом в конной гвардии, и только через два года меня произвели в вахмистры, а потом, лет через пять, — в ротмистры в армию. Итак, я сказал, что в 1762 году я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит. «Но почему, ваше величество, задаете мне подобный вопрос? » — спросил я, однако. На это император ответил мне: «Почему? Потому, что хотят повторить 1762 год! »
Круг, образовавшийся около Палена, при этих словах расширился. Все невольно отступили назад, но никто не проронил ни звука, и все слушали, затаив дыхание.
— Я затрепетал при этих словах, — продолжал рассказывать Пален, — но тотчас же оправился и продолжал: «Да, ваше величество, хотят. Я это знаю и участвую в заговоре».
Вздох облегчения пронесся в собрании. Жеребцова подняла голову и с восторгом глянула на Палена. Крамер взглянул на Платона Зубова: тот стоял как ни в чем не бывало, с наивно скучающим видом. Казалось, в эту минуту ему хотелось только одного: поскорее сесть, потому что он устал на ногах.
Пален развел руками и, убежденный, что он изображает Павла Петровича, проговорил:
— «Как? Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите?! » — «Сущую правду, ваше величество! Я участвую в нем и должен показать вид, что участвую, ввиду моей должности, ибо как бы я мог узнать, что намерены они делать, если бы не притворился, что хочу способствовать их замыслу? Но не беспокойтесь, вам нечего бояться! Я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнения между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу! Он был иностранец, а вы русский! Он ненавидел русских, презирал их и удалил от себя, а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью! Он не был коронован, а вы коронованы! Он раздражал и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его. В его время не было никакой полиции в Петербурге, а ныне она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова без моего ведома. Каковы бы ни были намерения императрицы, она не обладает ни гениальностью, ни умом вашей матери! У нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только семь лет». — «Все это правда, — сказал император, — но все-таки не надо дремать»*.
Когда Пален кончил, никто не решился заговорить первый, а он с видом победителя или, вернее, фокусника, которому только что удался поразительный опыт проворства и ловкости рук, сказал не без самодовольства:
— Теперь мы более или менее гарантированы! Но все-таки лучше немного повременить и не собираться. Теперь ко всяким собраниям, даже к самым невинным, карточным, конечно, будут относиться с подозрением. Надо немножко усыпить и убаюкать! Но только я желал бы знать, кто мог сообщить императору такие ужасные вещи? Надо найти виновника во что бы то ни стало!
И он подозрительно оглядел всех присутствовавших. Все стояли одинаково потупившись. Зубов внимательно рассматривал свои ногти.
— Надо узнать, кого вчера видел государь и с кем говорил, — сказала Жеребцова.
— Я сам сегодня просматривал камер-фурьерский журнал, — поспешил заявить Пален. — Государь вчера чувствовал себя нездоровым, после развода никуда не выходил из внутренних покоев и принял там очень немногих: Голенищева-Кутузова, князя Зубова и, конечно, Кутайсова. Разумеется, все они вне подозрений.
— Ну еще бы! — протянула с уверенностью Жеребцова. — А Растопчин разве не был?
— Он был с обыкновенным докладом.
— Ну вот вам и разгадка! Что же тут дальше искать? Конечно, это Растопчин!
— Да! Да! Это Растопчин, — подтвердил Пален, — другому некому! Надо будет принять меры, чтобы он последовал участи Аракчеева, Линдевера и других.
Весь этот разговор Палена с императором Павлом исторически верен от слова до слова, засвидетельствован им самим и им самим передан несколько раз разным лицам, которые записали его с точностью, безусловно, тщательной.
Жеребцова опустилась в кресло и облокотилась на руку.
— Против Растопчина ничего другого придумать нельзя! — сказала она, раздумывая. — Он очень хитер и пронырлив! Уж на что Панин — и тот ничего не мог поделать с ним! Сам пострадал, Растопчин же не только остался, а стал управлять вместо него коллегией иностранных дел!
— Просто возмутительно! — произнес с негодованием князь Зубов.
Он держал себя как ни в чем не бывало, и Крамер, все время следивший за ним, успокоился, что его до наивности непроходимая глупость не даст ему выдать себя. Князь Платон был словно забронирован этой наивностью своей природы, несложной, почти первобытной по уму.
Такие люди бывают или в самой первобытной среде, или, наоборот, в среде упадка и вырождения.
Когда Зубов не ощущал непосредственной опасности перед собой, он был вполне равнодушен и ничто его не озабочивало и не пугало, потому что для этого надо было сообразить о том, что грозило, а соображать он не мог, на это его не хватало.
— Ну что же, — успокоил Пален, — авось и с Растопчиным справимся так же, как справились с другими! Итак, господа, — обратился он ко всем присутствующим, — теперь до поры до времени, как говорит русская пословица, надо быть тише воды, ниже травы! Когда будет нужно, я дам знать, и Ольга Александровна пригласит нас опять к себе. А пока поедем домой, я, по крайней мере, так устал за сегодняшний день, что хочу сделать это немедленно.
И он стал прощаться.
Жеребцова уговаривала было остаться поужинать, но никто не хотел есть, и все поспешили последовать примеру Палена, столпившись в передней и торопя лакеев, вечно сонных. Каждому хотелось поскорее очутиться дома и перестать быть вместе с другими.
Зубов взял Крамера в карету и, когда они очутились там вдвоем, вздохнул и, очень довольный, сказал с чисто детской искренностью:
— Ну уж и натерпелся же я страху! Как он стал рассказывать, а потом посмотрел на меня…
— Ну, что же тут было страшного? — перебил Крамер. — Чего же вам было бояться?
— Да как же! Ведь это вчера я был у государя!… Ведь вы знаете…
— Решительно ничего не знаю…
— Как же? Вы вчера говорили мне, что все знаете!
— Но после вашего разговора с императором мы не виделись, поэтому я никак не могу знать, о чем вы с ним говорили.
— Ведь вы всегда все знаете.
— А этого не знаю и знать не хочу. Да и вам советую забыть, как будто ничего не было.
