Виктор Поротников - Пересвет. Инок-Богатырь против Мамая
Долго вел свой рассказ Пересвет, прихлебывая квас из кружки. Внимательно слушал его Ослябя, поражаясь тем испытаниям, через которые пришлось пройти Пересвету при побеге из плена.
— Кабы уцелела Гертруда в ваших скитаниях по лесам, привез бы ты ее домой и взял бы в жены? — спросил Ослябя, когда Пересвет умолк.
Пересвет молча покивал головой.
— Но ты же был помолвлен с Чеславой, — напомнил другу Ослябя. — Родня Чеславы и твоя родня поднялись бы скопом на тебя. Разве нет?
— Поднялись бы, — согласился Пересвет, — но я не променял бы Гертруду на Чеславу.
— А Будивид-то каким мерзавцем оказался, а! — заметил Ослябя. — Не думал я, что он способен на такое! Но ты правильно сделал, что не стал его убивать, брат. — Ослябя стиснул руку Пересвета. — Пусть Господь накажет Будивида за его подлость. Господь есть самый всевидящий и самый справедливый из судей.
Затем Ослябе захотелось узнать, почему Пересвет, выбравшись наконец из Пруссии, не поехал сразу в Брянск, а прибыл в Вильно и вступил в дружину Ольгерда.
— Во-первых, я хотел сподвигнуть Ольгерда и Кейстута к новому походу против Тевтонского ордена, — ответил Пересвет. — Мною владело сильнейшее желание хоть как-то помочь пруссам, порабощенным немцами. Я тешил себя надеждой, что победы литовцев над тевтонцами подтолкнут пруссов к очередному восстанию против поработителей. Но, к сожалению, ни Ольгерд, ни Кейстут не осмелились на новое глубокое вторжение в Пруссию. Поражение на реке Рудаве слишком сильно ударило по ним. По слухам, Ольгерд до сих пор еще не вызволил из немецкого плена всех своих воинов. — Пересвет глотнул квасу и продолжил: — В общем, спустя год я ушел из Ольгердовой дружины.
— Ежели ты упомянул первую причину своей задержки в Вильно, то нету смысла, брат, скрывать вторую, — прозорливо обронил Ослябя, глядя в лицо Пересвету.
— Да, брат, была у меня тогда и вторая причина не спешить домой, — с печальным вздохом промолвил Пересвет. — Когда дружина Корибута Ольгердовича стояла в Вильно перед выступлением в Пруссию, тогда случай свел меня с челядинкой Маленой в стенах Ольгердова терема. Не стану скрывать, сильно я увлекся Маленой, а она — мной. Так получилось, что Малена и подруга ее примкнули в том походе к литовскому войску. Мы с Маленой и в военном стане ухитрялись тайком встречаться.
— Я всегда говорил, что ты по женским юбкам ходок первейший! — не удержавшись, вставил Ослябя. — И Чеслава для тебя была просто очередная забава.
— Ладно, чего уж теперь прошлое ворошить, брат, — проворчал Пересвет. — Все едино, ни Чеслава, ни Гертруда, ни Малена судьбу свою со мной так и не связали. Чеслава за другого замуж вышла. Гертруда погибла от тевтонских стрел. Малена скончалась при родах. Выбравшись из Пруссии, я долго искал Малену, но все было без толку. Однажды я столкнулся с Росаной, подругой Малены. От нее-то я и узнал, что Малена забеременела от меня, но разродиться не смогла. — Пересвет тяжело вздохнул. — Получается, повинен я в смерти и Гертруды, и Малены.
— А я думаю, брат, что не повинен ты в этих смертях, — сказал Ослябя. — С провидением не поспоришь, всякому человеку своя смерть на роду написана. Ты даже не повинен в смерти тех тевтонцев, кои пали от твоего меча. Ты же не сонными их убивал, а в схватке, головой своей рискуя. В сече всегда так: либо ты, либо тебя.
Пересвет поинтересовался у Осляби, в каком монастыре он несет крест свой и за какой надобностью прибыл на московский торг.
— Я еще не монах, а послушник, — промолвил Ослябя. — Прежде чем принять монашеский постриг, всякому послушнику грехи замолить надо, плоть и душу очистить от суеты мирской. Ты же знаешь, брат, грехов на мне много. А живу я далече от Москвы, в обители Сергия Радонежского, это в шестидесяти верстах отсюда. Монастырь наш невелик, и стоит он на холме при слиянии рек Кончуры и Вондюги. Вокруг монастыря стеной стоят леса дремучие. Одно слово — дикий край.
— Слышал я про Сергия Радонежского, — заметил Пересвет с неким оттенком почтения в голосе. — Люди сказывают, к нему отовсюду паломники идут: кто за советом, кто за утешением… Идут даже в такую глухомань. Сам митрополит Алексий, говорят, ни одного большого дела не начинает, не посовещавшись с Сергием Радонежским. Поразил ты меня, брат, своим монашеским облачением. Однако ж я втройне поражен тем, что ты нашел пристанище у самого святого игумена на Руси.
Ослябя поведал Пересвету, что он прибыл в Андроников монастырь, выросший сравнительно недавно на реке Яузе близ Москвы.
— В Андрониковом монастыре монахи священные книги переписывают с греческого языка на русский, кое-какие из этих книг я должен доставить в нашу лесную обитель, — молвил Ослябя. — Кроме того, мне было велено купить на торжище два серпа, три топора, гвоздей и дверных петель. У нас ведь там работы невпроворот с утра до вечера. Слуг в монастыре нет, монахи и послушники сами себе и пекари, и плотники, и портные, и сапожники…
— Так вот что за железо в мешке у тебя гремит, — усмехнулся Пересвет, кивнув на кожаную котомку, лежащую на скамье рядом с Ослябей.
— Все покупки я уже сделал, теперь пойду в Андроников монастырь, надо бы успеть к вечерней молитве, — продолжил Ослябя, допив квас в своей кружке. — Завтра поутру ждет меня дорога домой.
— Ты что же, брат, обитель Сергия называешь домом? — удивился Пересвет, пронзив Ослябю внимательным взглядом. — А про свой отчий дом в Брянске ты уже не вспоминаешь? Одобряют ли твои родители то, что ты в схимники подался?
— Конечно, не одобряют, — со вздохом признался Ослябя, — но я иного и не ожидал от них.
— Когда же мы теперь еще увидимся, брат? — спросил Пересвет, не скрывая своего огорчения от столь короткой встречи с Ослябей. — Жалею я, что разлучились мы с тобой на столь долгий срок. Друзей у меня за это время не прибавилось, даже наоборот. Теперь вот и родня моя со мной в раздоре из-за негодяя Будивида. Гонит меня судьба, как мякину по ветру, брат. Нету у меня ни надежного пристанища, ни верной жены, ни цели в жизни. Подскажи, брат, что мне делать?
Ослябя помолчал, словно размышляя, стоит ли говорить такое Пересвету, потом произнес:
— Коль ты на перепутье, брат, значит, пришла пора менять что-то в твоей жизни, в душе твоей. Когда в гору идешь — лишь гору и видишь. Человек среди людей — не капля в реке. Он родник, в реке рассеянный. Токмо не все люди осознают это. Вот ты полагаешь, брат, что твой удел — это ратный труд. Ты достаточно потрудился на этом поприще, испытал боль, ярость, гнев, усталость, жару и холод. Физически ты окреп, но окреп ли ты душой? — Ослябя встал из-за стола. — Подумай над этим, брат.
