Багдан Сушинский - Путь воина
— Так позвольте и им, этим другим, один раз в жизни ошибиться, — не удержался Гяур, усаживаясь, наконец, на то место, которое избрал сам. Причем избрал удачно, поскольку оно находилось у предусмотрительно зажженного камина, источавшего приблизительно столько же тепла, сколько «бедный подольский еврей» Ялтурович — слов.
Первой, с двумя графинами вина, появилась дочь трактирщика Руфина. С того времени, когда девушка безмятежно заигрывала с Гяуром, набиваясь к нему в любовницы, она непростительно похорошела, ошеломляя бравых вояк пышностью своей груди, округлостью бедер и миловидностью смуглого лица, обрамленного смолистыми завитками волос.
— Если кто-то решит жениться на этой подольской красавице, то должен делать это немедленно, — слегка подтолкнул полковник Улич локоть князя.
— Запоздалый совет.
— Я не о тебе, князь.
— Тогда сам и решайся.
— И не о себе. Так, вообще рассуждаю… Знаю, что через год она перезреет, как татарская дыня, ибо таков удел всех евреек, каковой бы красоты они ни были. Но год с ней еще можно поблаженствовать.
— Теперь я понимаю, почему Тайный Совет Острова Русов назначил моим советником именно тебя.
— Я плохой советник, поскольку позволил тебе, князь, растрачивать силы и кровь по чужим, вообще, по черт его знает каким, землям, все реже вспоминая о той земле, ради которой мы перешли когда-то на левый берег Дуная.
— Об этот мы поговорим в другой раз и конечно же не в трактире Ялтуровича, — пресек Гяур его дальнейшие рассуждения по этому поводу.
— Понимаю, сейчас мы говорим только о прелестях местной красавицы Руфины.
— Только это и позволяет мне посоветовать: женись на ней, — непонятно, в шутку или всерьез советовал князь. — Пока мы будем скитаться по Дикому полю, она нарожает тебе целый полк ялтурчат.
— Став твоим советником и оруженосцем, князь, я принял обет безбрачия, — строго напомнил Улич, многое познавший в этом мире, но так и не изведавший, что такое обычная застольная шутка Гяур посмотрел на него с сочувственной грустью. Он вспомнил Власту Ольбрыхскую — женщину, которую оставил, пробыв с ней всего две ночи кряду, так и не осознав ее собственной женой. А еще — Диану де Ляфер, которая, в отличие от графини Ольбрыхской, не родила ему дочери и не обещала сына, но которую он по-прежнему любил так, словно только она одна могла стать продолжательницей его славянского рода. Вспомнил других женщин — ему везло: все они были удивительно красивыми, — и понял, что не может отречься от них никакими обетами и запретами.
То ли все они действительно были на удивление смазливыми и заманчиво добрыми, то ли он обладал какой-то странной способностью влюбляться и любить многих из их коварного племени — этого он понять не мог. Зная о способности своего молодого мужа увлекаться, причем не только француженками, Власта жертвеннически напророчествовала:
«В объятия какой бы женщины ни бросила тебя пылкая страсть, все равно эта фурия останется для тебя всего лишь очередной женщиной. А судьба твоя — здесь, в Ратоборово, в замке “Гяур”».
«И ты никогда не будешь сгорать от ревности?» — не поверил ей князь.
«Поскольку давно сгорела в пламени своей обреченности на судьбу, которая мне досталась».
Гяур не мог не поверить этой женщине. Слишком уж она подвержена была веяниям собственной судьбы. И не его вина, что он не настолько любил Власту, чтобы возрадоваться ее преданности.
«Ничего, наша с тобой жизнь придет к нам со временем. И не здесь», — успокоила и благословила его перед дорогой Власта. У нее это получилось хотя и сдержанно, однако по-своему трогательно.
Из водопада воспоминаний князя выхватила Руфина. Зачем-то поставив перед ним еще один графин вина она уперлась коленкой в свободный стул и, налегая грудью на ребро стола, подалась к нему, повиливая плечами и бедрами.
— Так вы все еще помните меня, господин полковник?
— Уже генерал, — проворчал Улич, недобро поглядывая на девицу. — Советую запомнить это.
— Не-а, полковник, — не согласилась с ним Руфина, взгляд которой по-прежнему был прикован к князю. — Потому что я влюблялась в полковника и мечтала тоже о нем.
— Но ведь генерал выше по чину, чем он тебе не подходит?
— Именно тем, что еще выше по чину. Разве дочь бедного трактирщика из Каменца может влюбиться в самого генерала?! — округлила свои глаза-маслины девушка. — Так вы все еще помнили, какой я была из себя, господин полковник?
— Помнил, конечно, — сухо ответил Гяур.
— И даже в Париже?
— Даже в Париже, — без зазрения совести соврал он, считая, что не обязан прибегать к подобным заверениям. — Особенно в Париже.
— А чтобы такие вот, по-настоящему красивые еврейки в Париже вам хоть раз встречались?
— Ни одной. Теперь я твердо знаю, что все красивые еврейки живут в Каменце.
Закрыв глаза, Руфина по-кошачьи изогнула свой стан и несколько раз призывно провела грудью по краешку стола, как по лезвию бритвы. Вряд ли она поверила Гяуру, тем более что правдивости в его словах девушка не требовала, главное, что они были молвлены.
— И я тоже помнила о вас. Почему-то о вас, и ни о ком больше. Хотя интересовались вы только Властой. Но вы же знаете: сегодня эта босячка здесь, завтра там. А когда бедная еврейская девушка влюбляется, то она, таки да, влюбляется навсегда. И верной остается тоже навсегда.
— Эта «босячка», как ты изволила выразиться, является княгиней Ольбрыхской, — вновь вклинился в их разговор Улич. — А уж для тебя — тем более, дворянкой, и даже истинной аристократкой.
— Словом, иди себе, девка, и думай не о князе Гяуре, а о своей работе, потому как голодны мы, как медведи после зимней спячки, — прохрипел Хозар, уже успевший согреть остывшее под дождем горло молдавским вином.
— Да оставьте ее в покое, — проворчал Гяур. — А ты, Руфина, и в самом деле позаботься о еде. Ее должно быть много, особенно мяса.
— Будет вам и вино, и мясо, князь. Мяса у нас всегда много, — ничуть не смутилась еврейка, не меняя ни игривости голоса, ни соблазнительности позы. — Но все почему-то замечают только мое мясо и мое вино, и никто не замечает меня. Хотите сказать, что это справедливо?
— Неправда, ты красивая девушка, — князю почему-то стало жаль провинциалку, поэтому он старался говорить так, чтобы Руфина поверила в искренность его слов. — Тебе только кажется, что тебя не замечают. На самом же деле половина женихов этого города готова пасть к твоим ногам…
Еврейка грустно покачала головой.
— После вина их интересует мясо, после мяса — вино. Иногда, после всего прочего, мои бедра. К ногам они могут пасть, но только для того, чтобы завладеть ими.
