Пьер Бенуа - Владетельница ливанского замка
— Вот в этом-то ты, может быть, и ошибаешься. Разве ты не слышал, как я прошептала: в конце концов, почему я должна потерять тебя?
— Я не понимаю.
— Я постараюсь заставить тебя понять. Заметил ли ты сегодня вечером одного почтенного господина, одетого капитан-пашой?
— Что? Это чудовище, этого смешного старикашку, который желал все время танцевать с тобой? Я два раза чуть не ударил его.
— Тс, тс, — сказала она, смеясь. — Хорошее бы ты сделал дело! Прежде всего, он не так стар, — ему всего пятьдесят восемь лет. Это очень известный грек из Александрии, Василий Кератопуло. У него от двухсот до трехсот тысяч фунтов стерлингов дохода.
— Ну и что же?
— Ну и что же?
— Я боюсь понять. Что это значит? Ты хочешь выйти замуж за этого отвратительного старика?
— Тише, тише, — сказала она, смеясь. — Выйти замуж? О, конечно, он только об этом и мечтает. Но в данный момент вопрос идет о более короткой операции.
— Он дает тебе деньги в долг?
— В долг! Гм! Это, быть может, не вполне точное выражение.
— В таком случае я понимаю все меньше и меньше.
— Правда? Ты меня удивляешь. Ну что же, догадайся, ищи. Я начал дрожать всем телом.
— Сейчас, — сказал я, пытаясь овладеть своим голосом, — ты мне сказала: почему я должна потерять тебя?
— Да, почему?
Она продолжала наблюдать за мной в зеркало.
— Нет! — прошептал я. — Такой позор… и ты могла хоть минуту думать, что я соглашусь на это?
Она досадливо повела плечами.
— Знаешь ли ты, что я скорее готов убить тебя? — сказал я.
— Дитя мое, — сказала она с усталым видом, — все, что ты хочешь, но только, пожалуйста, без трагедий! Есть вещи, повторяю тебе, от которых я никогда не откажусь. Вот от этого, этого, этого… — И гордым жестом она указывала на тысячу безделушек в своей комнате. — Одним словом, от роскоши. Ты и не воображаешь, насколько она связана с любовью, которую ты ко мне питаешь. Без нее — чем бы я была? У меня, ты знаешь, есть горничные, такие же красивые, как я, и притом моложе меня. Ну, довольно. Что сказано, то сказано. И что тебя во всем этом пугает? Кератопуло — это эпизод, понимаешь? Когда его состояние будет в моем распоряжении, мне нетрудно будет в какие-нибудь полгода восстановить свое. Не думай, что тебя будут порицать или жалеть. Тебя сочтут хитрецом. А затем, когда эти шесть месяцев пройдут… В Калаат-эль-Рахаре есть черная лестница. Человек, вроде этого милого Василия, должен иметь привычку к такого рода выходным дверям. И, кроме того, он совсем не так плох, уверяю тебя. Он председатель административного совета хлопчатобумажного общества, — счастливого соперника моего бедного общества «Загазиг» Прибавлю, чтобы рассеять твои последние сомнения: мне его представил мой епископ. Она закрыла глаза.
— Не думай, однако, что меня забавляет капитуляция перед этим старцем. Конечно, я решусь на это только в случае, если…
— Если что?
— Нет, я не хочу тебе говорить. Это значило бы, быть может, обманывать тебя напрасной надеждой.
— Скажи, умоляю тебя.
— Ты хочешь? Ну, хорошо. У нас сегодня 14-е. 21-го я могу получить из Константинополя телеграмму, которая освободит меня от всех этих забот, и мне не нужно будет жертвовать собой.
— 21-го?
— Да. В Константинополь в этот день приходит почта из Одессы. У меня есть земли в Азербайджане, ценностью более чем в миллион рублей золотом. Советы конфисковали их запрещение. Джемаль-паша находится в настоящее время в Тифлисе и хлопочет о том, чтобы мне вернули земли. Если его хлопоты увенчаются успехом, ты будешь ему обязан тем, что я останусь непорочной.
Она засмеялась. Это прилагательное должно было ей казаться очень смешным.
— А если 21-го ты узнаешь, что земли все-таки конфисковали?
— Я уже сказала: я приму ухаживание Кератопуло. Какая скука, однако! Из-за миллиона!
Я поднял голову.
— Из-за одного миллиона?
— Но не все ли тебе равно? Та ли цифра, или другая. У тебя ведь нет этого миллиона, не правда ли?
— 21-е! До тех пор ты не примешь никакого решения. Ты мне обещаешь? Клянешься?
— Обещаю. Но не нужно возлагать на это больших надежд. Знаешь ли ты, какие шансы на то, что конфискация будет снята? Десять на сто, может быть.
— Ты обещала.
— Что ты думаешь делать? Ты меня интригуешь.
— Это касается одного меня.
Я не хотел рассказывать ей, какая безумная надежда охватила меня. Целая неделя! Этот срок представлялся мне спасением. В стране, где царила спекуляция, мне казалось невозможным не превратить в миллион мои 300 тысяч франков. Ведь это значит всего только два раза удвоить их. Раньше меня удерживал от этого пути страх внезапной потери. Но чего я
мог бояться теперь? Я мог только выиграть. Мне нечего было терять, потому что, теряя ее, я терял все. Желать, нужно только сильно желать! И у меня было это желание, эта воля!
— У меня твое слово. Теперь, пожалуйста, не будем говорить об этом ни слова до 21-го.
В первый раз я говорил с ней таким тоном. Она посмотрела на меня с удивлением, к которому примешивалась частица восхищения.
— Я тебе повторяю, — сказала она серьезно, — мне будет очень жаль потерять тебя, мой друг.
Денег, Боже мой, денег, денег!
Контора Альберта Гардафуя находилась на улице Бабэдриос. Внешний вид этой конторы, чисто восточный, представлял разительный контраст с размахом тех дел, которые вел этот молодой человек. К какой национальности принадлежал Альберт? К французской, в конце концов, я полагаю. Он родился в Фа-наре. Отец его был египтянин, а мать армянка. В начале войны он был телеграфистом турецкой армии, а в конце ее служил переводчиком в английской армии в Палестине. В общем, чрезвычайно любезный и обязательный малый.
Его машина стояла перед подъездом. Я хотел его видеть, но, уверившись, что он в конторе, почувствовал, как сердце мое сжалось.
«Смелей! — сказал я себе. — И будем думать только о той цели, для которой я начинаю эту борьбу».
Альберт, сидя перед столом, в большом возбуждении, сильно жестикулируя, доказывал что-то старому господину в феске. Заметив меня, он воскликнул с радостным удивлением:
— Как, вы дали себе труд… я смущен…
— Смущены?
— Да, вы пришли сами! Вместо того, чтобы назначить мне свидание. Мое письмо, вероятно, только что дошло до вас.
— Вы мне писали?
— Как? Вы не получили моего письма? Так, значит, это случайное совпадение?
Я прикусил губу. Если бы я зашел домой, прежде чем идти к нему, — роли переменились бы. Если он мне писал, значит, он нуждался во мне. Тогда он был бы моим просителем. Теперь я являюсь к нему в этой роли.
Я понял по его манере, что он решил воспользоваться своим преимуществом.
