Дарья Плещеева - Слепой секундант
— И меня посчитайте, и меня! — выкрикнула она. — Я также! Я мстить готова!
— Царь небесный! — произнес Валер. — Этого еще недоставало.
— Дядя Еремей, это что такое? — полюбопытствовал Андрей.
— Девка, — лаконично отвечал дядька. — Вот уж точно, нам лишь девок недоставало.
— Господин Валер, уж не ваше ли это сокровище?
— Мое, — отвечал Валер. — Выходит, подслушивала мой военный совет с Элизой. И запомнила про «Город Мадрит».
— А что мне еще оставалось? — возмутилась девица. — Должна же я понимать, что делается вокруг меня!
— Что делается из-за тебя, твоей дурости, сударыня, — Валер был так суров, что даже бездетным Андрею с его дядькой стало понятно: суровость сия первоначальная, а когда схлынет — дитятко станет из него веревки вить.
— Господин Валер, каким именем прикажете называть сию решительную особу? — церемонно спросил Андрей.
— Я Гиацинта. Иного имени не надобно, в ином не нуждаюсь! — вместо отца ответила девица. — Я должна быть с вами и жестоко мстить!
— Господи Иисусе, спаси и сохрани, — Еремей перекрестился.
— Господин Валер, нельзя ли отправить куда-нибудь эту буйную особу? — холодно осведомился Андрей.
— В бешеный дом разве? — отвечал Валер.
— Ох, — только и мог вымолвить Еремей. В это «ох» вместилась целая речь, выстроенная по всем правилам риторики; речь о несовершенстве и бестолковости прекрасного пола, которому предписана прямая дорога — от печки до порога, он же затевает такие проказы, что и в ступе не утолчешь…
— Сударь, я хочу быть вместе с вами, — сказала Гиацинта, глядя прямо в черную повязку Андрея. — Я прирожденная актерка! Я все выведаю! Вам от меня так просто не избавиться — лучше возьмите меня! Я пригожусь, ей-богу! У меня свои счеты, я жестоко оскорблена!
— Это она собралась мстить маркизу де Пурсоньяку, — объяснил Валер. — Актерка, а Молиера не читала.
— Зато вымогатели явно читали Молиера, — заметил Андрей. — Сударыня, мы непременно воспользуемся вашим великодушным предложением, а сейчас вам бы лучше вернуться домой. Батюшка ваш при смерти, нехорошо будет, ежели он скончается, а вас и отыскать не смогут.
— Я не вернусь и останусь тут, с вами, — ответила Гиацинта. — Ведь не повезете же вы меня назад силком. Я знаю, что вы мне сейчас скажете — про долг дочерний и послушание! А отчего я должна показывать послушание? Какой у меня перед ним долг? Оттого ли, что он оскорблял мою матушку, я должна его нежно любить?!
— Оскорблял? — перебил Валер. — Ну-ка, сударыня, об этом — подробнее!
— А она тебе, сударь, не сказывала? — Гиацинта опять повернулась к Андрею. — Ну конечно, нет, никому жаловаться не станет, а уж любовнику своему!.. Ой…
— Черт побери… — пробормотал ошарашенный Валер.
— Сударь, я нечаянно узнала! — пылко заговорила Гиацинта. — Я матушку люблю, а коли она тебя любит, так и я… Коли ты смог ее сделать счастливой, то и я… Я ни слова никому никогда не скажу, хоть на кусочки режьте! — и девушка перекрестилась.
— Будет вам, сударыня, семейные тайны выбалтывать, — оборвал ее Андрей. — Господин Валер, тут вам решать. Умнее всего — отправить девицу в дом ее бабушки, но она может стать очень полезной…
— Да, да, я могу быть полезна! — подхватила Гиацинта. — Только не возвращайте меня бабушке! Я и ее люблю, да ведь она не понимает… Ох, я все вам объясню, и про маркиза де Пурсоньяка тоже. Чтобы вы обо мне дурно не думали.
— Что уж тут объяснять… — буркнул Валер.
— Ты, сударь, меня не расспрашивал из благовоспитанности. А вот ежели бы спросил — я тут же бы и ответила!.. А скажите, сударь, как не вырасти упрямицей, когда на тебя кричат и вечно покорности требуют? — с этим вопросом строптивая Гиацинта адресовалась уже к Андрею.
— Я сам изрядный упрямец, — усмехнувшись, отвечал он. — И сдается мне, что маркиза де Пурсоньяка вы как раз из упрямства, чтобы всему миру наперекор, полюбили.
— Я не любила его! — воскликнула Гиацинта. — Ни капельки! Я лишь замуж хотела выйти и от батюшкиной злобы избавиться! А маркиз обещал мне не ставить препон и пустить в ход все связи!
— Какие связи и для чего? — спросил Валер.
— В театральной дирекции! Он гам всех знает! Я хочу петь на театре, а батюшка бы вовеки не позволил! А маркиз был рад мне помочь! Он клялся, что не станет меня домогаться… Он из чистой дружбы предложил мне руку…
— Слышали? — Валер повернулся к Андрею. — Вот это новость! Экое неземное благородство!
— Будет вам, сударь, — отвечал Андрей. — Давайте лучше разбираться, где и как девица ваша встретилась с маркизом. Это — след, коего нельзя упускать.
— Коли сударыне будет угодно открыть сию тайну, — ехидно сказал Валер. — Меня она таковым доверием не почтила.
— Кабы я знала, что ты, сударь, пойдешь по следу!!!
— Вы считали господина Валера неспособным поймать и наказать обидчика? — осведомился Андрей, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться. Девица, при всей своей придури, нравилась ему прямотой и горячностью.
— Ну да, считала.
— А меж тем он рисковал жизнью, выслеживая вымогателей. Вам о том не докладывая…
— Как?
— Полез прямо в разбойничий вертеп, переодевшись плотником. Диво, что жив остался. Так что советую набираться житейского опыта, сударыня. Право, пригодится.
— Боже мой… — пробормотала Гиацинта. — Он? Точно — он?
— А для чего же, по-вашему, друг вашей матушки отрастил эту бороду? Ну, кто старое помянет — тому глаз вон, — пошутил Андрей. — По голосу можно понять, что вы очень молоды. А по манерам — что вы, пожалуй, хороши собой и потому избалованны сверх всякой меры.
Забыв, что Андрей ее не видит, Гиацинта встала в трагическую позу и протянула перед собой руку с видом героини, изгоняющей вон со сцены главного мерзавца.
— Ну что ты станешь делать?! — риторически спросил Валер. — Театр ей подавай! И ведь с самого младенчества театром бредит! Кабы еще и пьесы читать любила…
— А я все, что надо, с голоса заучу, — пообещала Гиацинта. — Я умею! Господин Соломин, ну хоть вы скажите — ведь коли у меня театральный талант, негоже его в землю закапывать! Я и пою прекрасно, и танцую! Я ловкая — и бегаю быстро, даже в шнуровании! Я и стрелять умею! Я буду полезна! А коли вы меня прогоните — я сама стану искать этого маркиза, черти бы его побрали!
Андрей не видел ее лица, но живо вообразил, какая гордость на нем обозначилась, какое вольнодумие засияло в глазах девушки: выругаться, помянуть черта в присутствии мужчин было своего рода подвигом, хоть и подвигом дурного вкуса.
Неожиданно на помощь Гиацинте пришел Еремей:
