Александр Дюма - Графиня де Шарни
И он снова удалился к себе.
— Может ли король получить ножницы? — спросил Клери у комиссаров.
— На что они ему?
— Не знаю; спросите у него сами.
Один из комиссаров вошел в кабинет; он застал короля на коленях перед г-ном де Фирмонтом.
— Вы просили ножницы, — обратился он к королю. — Зачем они вам?
— Я хотел, чтобы Клери остриг мне волосы.
Комиссар спустился в зал заседаний.
Обсуждение заняло полчаса, в конце концов просьба короля была отклонена.
Комиссар снова поднялся к королю.
— Совет отказал вам, — сообщил он.
— Я не собирался брать в руки ножницы, — заметил король, — Клери подстриг бы меня в вашем присутствии… Доложите об этом совету еще раз, сударь, прошу вас!
Представитель муниципалитета еще раз спустился в зал заседаний, снова изложил просьбу короля, однако совет продолжал упорствовать.
Один из комиссаров подошел к Клери и сказал ему:
— По-моему, тебе пора одеваться, ты пойдешь вместе с королем на эшафот.
— Зачем, Боже мой?! — затрепетав, воскликнул Клери.
— Да не бойся, палач о тебя мараться не станет, — отозвался другой комиссар.
Начинало светать; барабаны били во всех секциях Парижа общий сбор; это движение, этот шум достигли башни и заставили аббата де Фирмонта и Клери похолодеть.
Король, сохранявший невозмутимость, на мгновение прислушался и проговорил ровным голосом:
— По-видимому, начинает собираться национальная гвардия.
Некоторое время спустя отряды кавалерии вошли во двор Тампля; послышался конский топот и голоса офицеров.
Король снова прислушался и с прежней невозмутимостью продолжал:
— Кажется, они приближаются.
С семи до восьми часов утра в дверь кабинета короля неоднократно и под разными предлогами стучали, и всякий раз г-н Эджворт вздрагивал, думая, что это конец; однако Людовик XVI поднимался без всякого волнения, подходил к двери, спокойно отвечал всем, кто обращался к нему с вопросами, и возвращался к исповеднику.
Господин Эджворт не видел приходивших, но до него долетали некоторые слова. Однажды он услышал, как кто-то сказал узнику:
— Ого! Все это было хорошо, когда вы были королем, а теперь вы больше не король!
Король возвратился к священнику; лицо его было по-прежнему невозмутимо; он сказал:
— Только посмотрите, как обращаются со мною люди, святой отец… Однако надобно уметь сносить все безропотно!
В дверь снова постучали, и опять король пошел открывать; он возвратился к аббату со словами:
— Этим людям повсюду мерещатся кинжалы и яд: плохо они меня знают! Покончить с собой было бы слабостью: можно подумать, что я не сумею достойно умереть.
Наконец, в девять часов, шум стал громче; двери с грохотом распахнулись, и вошел Сантер в сопровождении семи или восьми представителей муниципалитета и десяти жандармов, которым он приказал выстроиться в два ряда.
Услышав за дверью шум, король не стал ждать, пока в дверь кабинета постучат, и сам вышел Сантеру навстречу.
— Вы пришли за мной? — спросил он.
— Да, сударь.
— Я прошу одну минуту.
Он ушел к себе и прикрыл за собой дверь.
— На сей раз все кончено, святой отец, — проговорил он, опускаясь перед аббатом де Фирмонтом на колени. — Благословите меня в последний раз и попросите Господа не оставить меня!
Получив благословение, король поднялся и, отворив дверь, пошел к представителям муниципалитета и жандармам, находившимся в его спальне.
Те не обнажили головы при его приближении.
— Шляпу, Клери! — приказал король.
Заплаканный Клери поспешил исполнить приказание короля.
— Есть ли среди вас члены Коммуны? — спросил Людовик XVI. — Вы, если не ошибаюсь?
Он обратился к уполномоченному муниципалитета по имени Жак Ру, присягнувшему священнику.
— Что вам от меня угодно? — спросил тот.
Король вынул из кармана свое завещание.
— Прошу вас передать эту бумагу королеве… моей жене.
— Мы явились сюда не для того, чтобы исполнять твои поручения, — отвечал Жак Ру, — а для того, чтобы препроводить тебя на эшафот.
Король принял оскорбление со смирением Христа и с тою же кротостью, какая была свойственна Богочеловеку, повернулся к другому посланцу муниципалитета по имени Гобо.
— А вы, сударь тоже мне откажете? — спросил король.
Гобо, казалось, колебался.
— Да это всего-навсего мое завещание, — поспешил успокоить его король, — вы можете его прочитать: там есть такие распоряжения, с которыми я хотел бы ознакомить Коммуну.
Комиссар муниципалитета взял бумагу.
Король увидел, что Клери принес не только шляпу, о которой он говорил, но и редингот: как и камердинер Карла I, верный Клери боялся, как бы его хозяин не озяб и его дрожь не приняли бы за проявление трусости.
— Нет, Клери, — остановил его король. — Дайте мне только шляпу.
Клери подал ему шляпу, и Людовик XVI воспользовался случаем, чтобы в последний раз пожать руку верному слуге.
Затем он сказал твердо, что редко бывало с ним:
— Идемте, господа!
Это были последние слова, которые он произнес в своих апартаментах.
На лестнице ему встретился привратник башни Мате; позавчера король, застав его сидящим у камина, довольно резко попросил освободить ему место.
— Мате! — обратился к нему Людовик XVI. — Я третьего дня был с вами немного резок: не сердитесь на меня!
Мате, ни слова не говоря, повернулся к нему спиной.
Король прошел через первый двор пешком и, пересекая его, несколько раз оглянулся, мысленно прощаясь со своей единственной любовью — с женой; со своей единственной привязанностью — с сестрой; со своей единственной радостью — с детьми.
В следующем дворе, у наружных ворот, стоял выкрашенный зеленой краской наемный экипаж; два жандарма стояли у распахнутой дверцы; с приближением осужденного один из них шагнул внутрь и устроился на переднем сиденье; за ним вошел король и знаком пригласил г-на Эджворта сесть рядом с ним сзади; другой жандарм вошел последним и захлопнул дверцу.
По городу тем временем поползли слухи: одни говорили, что сидевший в карете жандарм — переодетый священник; другие говорили, что оба жандарма получили приказ убить по дороге короля при малейшей попытке его похищения. Ни то ни другое не имело под собой оснований.
В четверть десятого кортеж двинулся в путь…
Скажем еще несколько слов о королеве, мадам Елизавете и детях, которым король перед отъездом послал прощальный взгляд.
Накануне вечером, после трогательного и в то же время душераздирающего свидания, королева едва нашла в себе силы, чтобы раздеть и уложить дофина; сама же она не раздеваясь бросилась на кровать; на протяжении всей этой долгой зимней ночи мадам Елизавета и юная принцесса видели, как ее знобило от холода и ужаса.
