Стенли Уаймэн - Под кардинальской мантией
— Послушай, дуралей, — сказал я, прерывая его завывания и ругательства. — Передай своей госпоже то, что я тебе сейчас скажу. Скажи, что ее мужа постигнет та же участь, как постигла де Ренье, когда он попал в руки врагов, — не хуже, не лучше.
— Вы хотите, я вижу, и ее убить? — сердито спросил он.
— Ничего подобного, дуралей, — ответил я, рассердившись. — Я хочу спасти ее. Передай ей мои слова, и ты сам увидишь, что будет.
— Ни за что, — мрачно ответил он. — Стану я еще передавать ваши слова.
И он плюнул на землю.
— В таком случае ты сам будешь ответственен за последствия, — торжественно провозгласил я и, повернув лошадь, присоединился к остальным путникам.
Но я знал, что он непременно передаст госпоже де Кошфоре мои слова, хотя бы из одного любопытства, и странно было бы, если бы она, дворянка южной Франции, воспитанная среди старинных семейных традиций, не поняла сделанного мною намека.
Так началось наше путешествие. Печально ехали мы среди мокрых деревьев, под свинцово-серым небом. Нам предстояло пересечь ту самую местность, по которой ступали копыта моего коня в последний день моего путешествия на юг, но как все изменилось за один месяц!
Зеленые долины, которые так оживлялись игривыми источниками, пробивавшимися из-под известковой почвы и были сплошь покрыты зелеными папоротниками и мхом, превратились теперь в болота, где наши лошади увязали по самые щиколотки. Солнечные склоны, с которых я впервые увидел эту сельскую природу, превратились теперь в голые, открытые для ветра и дождя скаты. Буковый лес, который прежде отливал красным цветом, был теперь совершенно лишен листвы и уныло вздымал кверху свои черные стволы и оцепенелые ветви. Воздух был пропитан сыростью, и непроницаемый туман закрывал горизонт на расстоянии ста шагов во всех направлениях.
Мы медленно переезжали холм за холмом, переходили вброд реки, уже начинавшие наполняться осенней водой, пересекали длинные пространства сухого вереска. Но поднимались ли мы на холм или спускались с него, какие бы картины ни расстилались перед нашими глазами, — я ни на минуту не забывал, что я тюремщик, чудовище, злодей. Правда, я ехал позади всех и избегал взглядов, но во всей фигуре мадемуазель не было черточки, которая не дышала бы презрением ко мне; каждое движение ее головы, казалось, говорило: «О Господи, как могут существовать на земле подобные создания!»
Только однажды я обменялся с нею несколькими словами. Это было на вершине кряжа перед тем, как мы должны были начать спуск в горную долину. Дождь перестал; солнце, близившееся к закату, посылало на землю свои последние слабые лучи. Мы остановились на несколько минут, чтобы дать лошадям передохнуть, и бросили последний взгляд к югу. Туманная дымка заволакивала местность, которую мы только что покинули, но над этою дымкою блестела цепь жемчужных гор, напоминая какую-то очарованную страну, лучезарную, манящую, чудесную, — или один из тех замков на стеклянных горах, о которых говорится в старинных повествованиях. Я на мгновение забылся и воскликнул, что эта самая очаровательная картина, какую я когда-либо видел.
Моя соседка — это была мадемуазель, снявшая теперь. свою маску, — бросила мне в ответ лишь один взгляд, но этот взгляд дышал таким невыразимым отвращением, что наряду с ним простое презрение показалось бы мне милостью. Я потянул поводья своего коня, как будто она ударила меня. Кровь хлынула к моему лицу, чтобы через мгновение вновь отхлынуть. А мадемуазель отвернулась от меня.
Но я не забыл этого урока и после этого стал еще больше избегать ее. На ночь мы остановились в деревне Ош, и я предоставил там господину де Кошфоре полную свободу, позволяя ему даже уходить по его желанию.
Наутро, предполагая, что, перевалив через хребет, мы подвергаемся уже меньшей опасности нападения, я отпустил обоих драгун, и через час после восхода солнца мы снова пустились в путь.
В воздухе было свежо, погода обещала быть более сухой и приятной, чем накануне. Я решил держать путь на Лектур, и, так как к северу дороги неизменно улучшались, рассчитывал к ночи проехать довольно далеко. Мои слуги ехали впереди, а я опять держался позади всех.
Наш путь лежал через Герскую долину, среди высоких тополей и плакучих ив. Солнце выглянуло из-за туч, и его ласковые лучи пригревали нас. К несчастью, реки, пересекавшие наш путь, вздулись и вышли из берегов после дождя, что сильно затрудняло наше движение вперед. К полудню мы с большим трудом одолели половину расстояния, и мое нетерпение еще больше возросло, когда дорога, незадолго перед тем отклонившаяся от берега реки, снова повернула к нему, и мы увидели перед собой новую переправу. Мои люди осторожно вошли в реку, но должны были отступить и поискать брода в другом месте, так что стали пробираться к другому берегу, когда мадемуазель и ее брат подъехали уже к самой реке.
Благодаря этой задержке, я волей-неволей должен был подъехать близко к брату и сестре. Лошадь мадемуазель не сразу согласилась войти в воду, так что мы пошли вброд почти одновременно, и я ехал почти вплотную за ней. Берега реки были очень круты, и, находясь в воде, мы ничего не видели ни с той, ни с другой стороны; я беспечно следовал за мадемуазель, и все мое внимание было сосредоточено на моей лошади, как вдруг звук выстрела, за ним — другой и крик, послышавшийся впереди нас, потрясли меня.
В один миг, когда эти звуки еще не замерли в воздухе, я понял все. Точно раскаленным железом, обожгла меня мысль, что нас атаковали, и я был совершенно беспомощен в этой западне, в этой хитрой ловушке. Лошадь мадемуазель заграждала мне путь, а тут каждая секунда была дорога.
У меня был лишь один исход. Я повернул свою лошадь прямо на обрывистый берег и заставил ее сделать прыжок. На мгновение она повисла на вершине, и я уже думал, что она свалится. Но она сделала отчаянное усилие, взобралась наверх и очутилась на берегу, дрожа и фыркая от страха.
В пятидесяти шагах от меня на дороге лежал один из моих солдат. Он лежал вместе с лошадью, и оба не шевелились. Около него, прислонившись спиною к скале и громко крича, стоял его товарищ, отбиваясь от четырех всадников. В тот момент, когда я увидел эту сцену, он приложился своим карабином и свалил одного из нападавших.
Я еще мог спасти своего слугу. Крикнув ему слова ободрения, я вынул из кобуры пистолет и вонзил шпоры в бока своей лошади, как вдруг чей-то неожиданный, коварный удар выбил у меня пистолет из рук.
Мне не удалось подхватить его, и прежде чем я успел прийти в себя от изумления, мадемуазель ударила мою лошадь по голове. Взбешенная лошадь попятилась назад, и передо мной мелькнул взор мадемуазель, сверкавший ненавистью из-под маски, и рука, поднятая для удара. Через мгновение я был на земле, сбитый лошадью, которая ускакала далеко, а ее лошадь, также испуганная всем происшедшим, закусила удила и понесла ее прочь от меня.
