Анна Малышева - Обманувшая смерть
Встав с колен, Елена пошатнулась и была вынуждена опереться о руку Савельева, не отходившего от нее ни на минуту.
– Вы арестовали Иллариона, как я сказала? – не глядя на него, спросила виконтесса.
– Дворецкого нигде не могут найти, – ответил статский советник. – Вероятно, сбежал. Но не беспокойтесь, Елена Денисовна, через карантины ему не пробиться, а Москву мы прочешем насквозь!
– Когда Зинаида сможет говорить, сразу известите меня. – Она взглянула, наконец, в лицо Савельеву. – Вы должны будете выяснить у нее то, что не удалось узнать мне. И следите, чтобы она не покончила с собой! Хотя… В это я не верю!
Статский советник молча склонил голову. Елена окинула прощальным взглядом особняк. В ярко освещенных окнах гостиной виднелись силуэты двух девушек, тревожно прильнувших к стеклам, пытаясь разобрать, что происходит во дворе. Рядом появился мужской силуэт, виконтесса узнала Евгения. Спустя минуту силуэт Майтрейи отдалился от окна и пропал. Виконтесса не сводила глаз с двух оставшихся фигур. Татьяна и Евгений стояли в профиль, очень близко друг к другу. Евгений, взяв руку невесты, что-то говорил, девушка кивала гладко причесанной головкой в ответ.
Упавшая штора скрыла их, словно театральный занавес, опустились шторы и в остальных окнах голубой бархатной гостиной. Тело Афанасия поднимали и укладывали на телегу, чтобы везти в участок для медицинского освидетельствования, хрипящую Зинаиду заталкивали в экипаж, ожидавший Савельева и Глеба…
А Елена все стояла, не сводя глаз с зашторенных окон. Ее не покидало ощущение, что там, среди выцветшего бархата, умирающих зеркал и резных грифонов, осталась она сама.
Эпилог
в котором мы прощаемся с нашими героями
Только к декабрю тысяча восемьсот тридцатого года эпидемия холеры морбус затихла. Новые больные в лечебницы не поступали, и вскоре, наконец, были сняты все карантины. По этому поводу губернатор Голицын устроил в Москве празднество с фейерверками. Однако страшная болезнь вернулась летом следующего года и распространилась дальше на север до Санкт-Петербурга, проникла на запад, в Европу.
В июне тридцать первого года в Витебске от холеры умер цесаревич Константин Павлович. В те же июньские дни на Сенной площади в Петербурге разгорелся холерный бунт, во время которого император Николай, ворвавшись в толпу на вздыбленном коне, неожиданно спешился, встал перед народом на колени и начал молиться. Ошеломленные бунтари последовали его примеру. Совместный молебен с царем охладил самые горячие головы.
Холеру в Петербурге удалось остановить за месяц с помощью прибывших московских врачей. Вливание раствора в вену, впервые в мире примененное в холерной Москве, давало неизменно положительные результаты, сокращая число летальных исходов.
На фоне то утихавшей, то разгоравшейся вновь эпидемии в ноябре тридцатого года вспыхнула Польша. Освободительное восстание было жестоко подавлено русской армией. Через всю Россию в Сибирь потянулись тысячи плененных польских дворян. Голодные, оборванные, они ехали в ссылку вместе с женами и детьми. Несмотря на приказание Бенкендорфа не задерживать этапы в Москве, князь Дмитрий Владимирович Голицын радушно принимал каторжных шляхтичей в губернаторском доме, кормил досыта, угощал лучшими винами из личных погребов. При этом, держась своего обычая, не брал из казны ни копейки. Доктор Гааз лично осматривал каждого, больных снабжали лекарствами в дорогу. Лекарства приобретались им на собственные сбережения. «Закон и совесть – вещи разные! – отвечал на многочисленные упреки московский губернатор. – Пока я поляков не накормлю и пока не одену их, этап никуда из Москвы не тронется!» Супруга губернатора, княгиня Татьяна Васильевна, устроила среди москвичей сбор теплых вещей, и ссыльные унесли в свое жестокое изгнание добрую память о Москве и ее жителях. Голицын упросил императора выключить из этапа поэта Адама Мицкевича и продержал его при себе до конца ссылки, сделав чиновником по особым поручениям.
* * *Летом тридцать второго года в Царском Селе, в Александровском сиротском кадетском корпусе для малолетних воспитанников Николай Павлович традиционно принимал парад игрушечного войска. Мальчики восьми-девяти лет, готовящиеся к поступлению в 1-й кадетский корпус, шагали строем, старательно тянули носки, делали равнение на императора.
– Молодцы! Так держать! – командовал государь, отдавая честь каждому проходящему мимо каре.
Потом началась самая трогательная часть смотра. Мамки в праздничных кокошниках вывели за руки самых маленьких и вынесли грудничков. Все малыши были одеты в белоснежные рубашонки с красными погончиками. Шествие возглавляла сама императрица. Следом за ней шел главный врач корпуса Глеб Ильич Белозерский. Он был переведен в Царское Село из Москвы в прошлом году во время вспыхнувшей в столице эпидемии. Московский Александринский сиротский институт, прозванный в народе «холерным», был оставлен им в образцовом порядке.
Александра Федоровна подошла к императору и, приложив ладонь к правому виску, командирским голосом четко рапортовала:
– Ваше Величество, вверенный мне младший кадетский корпус к смотру готов. Все будущие офицеры находятся в полном здравии, если не считать, что у пятерых малышей прорезаются зубки…
Приняв рапорт, Николай Павлович по обыкновению принялся дразнить крошечных кадетиков:
– Ну какие вы воины, в самом деле, когда у вас командир-то баба и офицеры бабы! Вы просто девчонки и, верно, все до одного страшные трусишки!
Неожиданно из строя раздался возмущенный голосок:
– Неплявда! Мы не тлусы!
– Это кто сказал? – преувеличенно грозно осведомился император. Александра Федоровна прыснула, прикрыв ладонями лицо.
– Это я сказал! – сделав шаг вперед, выкатился из строя мальчуган лет трех, рыжий, усыпанный веснушками, с острым задиристым носиком.
– Ишь, «неплявда», – передразнил его государь, потрепав за рыжий вихор. – А что-то с тобою будет, коли я тебя, храбреца, посажу на пушку, да прикажу из той пушки выстрелить?!
– Не забоюсь твоей пушки! – топнув ножкой, крикнул отчаянный карапуз. – Стлеляй!
И в доказательство своих слов быстро вскарабкался на маленькую пушчонку, поставленную у парадного крыльца для праздничных салютов. Сегодня как раз в честь смотра и приезда государя были заготовлены ядра и фитили.
– А ну-ка, заряжай! – скомандовал Николай Павлович юному артиллеристу, который был приставлен к пушке.
Тот беспрекословно выполнил команду и зажег фитиль.
– Штанишки не намочишь? – на всякий случай шепотом спросил малыша император.
