Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 5
До известной степени Эбенизер-старший признавал это обязательство. Ничего героического он не совершил, но все же нашел своему крестнику местечко клерка в банке, одним из директоров которого был, — скромное место писца, не более. А когда год спустя умер, оставил ему сто фунтов, как говорится, на траурное кольцо.
Смит, человек практичный, вместо того, чтобы купить это кольцо, ни на что ему не нужное, вложил свои сто фунтов в рискованную, но многообещающую биржевую спекуляцию. Случилось так, что сведения его были верны, он не прогадал и вместо одного фунта получил десять. Смит повторил опыт, и опять успешно, так как мог получать сведения из первоисточника. Таким образом к тридцати годам он оказался обладателем целого состояния в двадцать пять с лишним тысяч фунтов. И тогда (это показывает, какой он был умный и практичный человек) перестал спекулировать, а поместил свои деньги так, чтобы они давали ему, при полной безопасности капитала, верных четыре процента годовых.
К тому времени Смит, вообще человек с головой, уже значительно повысился по службе. Правда, он и сейчас был клерком, но уже с жалованием в четыреста фунтов в год и с надеждами на повышение оклада. Короче говоря, положение его было настолько прочным, что он мог бы и жениться, если бы пожелал. Но случилось так, что он не пожелал, может быть потому, что за неимением друзей и знакомств не встретил на своем жизненном пути ни одной женщины, которая бы ему понравилась, а может быть и по другой причине.
Застенчивый и сдержанный, он не доверял людям и никому о себе не рассказывал. Никто, даже его начальство в банке, не знали, что он человек со странностями: он не был членом ни одного клуба и не имел ни одного закадычного друга. Никто у него не бывал — знали только, что он живет где-то возле Путни. Удар, нанесенный ему жизнью в ранней юности, грубое обращение и щелчки, испытанные им тогда, так глубоко запали в его чувствительную душу, что он уже больше не искал близости с себе подобными. Еще молодой, он жил совсем как старый холостяк.
Вскоре, однако, Смит заметил — это было после того, как он перестал играть на бирже, — что так жить скучно, что надо чем-нибудь занять свой ум. Он попробовал было заняться благотворительностью, но скоро убедился, что человек с чувствительной душой не годится для дела, которое порой часто сводится к самому бесцеремонному вмешательству в чужую жизнь. Поэтому, хоть и не без борьбы, он бросил это занятие, успокоив совесть тем, что отложил часть своего капитала, и не малую, на благотворительные цели и на раздачу бедным, заслуживающим помощи, от имени неизвестного.
Все еще не зная, куда приткнуть себя, Смит однажды вечером, после закрытия банка, зашел в Британский Музей, не столько ради самого музея, сколько для того, чтобы укрыться от дождя. Бродя по залам наудачу, он очутился в огромной галерее, отведенной египетской живописи и скульптуре. В первый момент он был лишь изумлен и озадачен, так как понятия не имел об египтологии. Стало даже немного жутко. Должно быть, это был великий народ, — подумал он, — если он смог создать такие грандиозные произведения. И с этой мыслью явилось желание ближе познакомиться с этим народом, больше узнать о нем. Он уже собирался уходить, когда взгляд его случайно остановился на гипсовой головке женщины, висевшей на стене.
Смит посмотрел на нее один раз, другой, третий, и с третьего взгляда… влюбился. Нечего и говорить, что сам он не подозревал об этом. Он знал только, что с ним произошла какая-то перемена, не мог забыть лица случайно увиденного изваяния. Пожалуй, оно даже и не было по настоящему красиво, за исключением изумительной мистической улыбки. Пожалуй, губы были слишком толсты, а ноздри чересчур раздуты. Но для него это лицо представлялось воплощенной Красотой. Оно притягивало к себе как магнит и будило удивительнейшие фантазии, порой такие странные и нежные, какими бывают только воспоминания. Он не отрываясь смотрел на маску, и маска нежно улыбалась ему в ответ, или, вернее, ее оригинал (так как это был лишь гипсовый слепок) более тридцати столетий улыбался небытию в какой-нибудь гробнице или потайной нише — как женщина, портретом которой она была, когда-то улыбалась миру.
В галерею вкатился шариком коротенький, толстый господин и властным голосом начал отдавать приказания рабочим, снимавшим пьедестал соседней статуи. Смиту пришло на ум, что этому человеку тут должно быть все известно. С трудом поборов свою врожденную застенчивость, он приподнял шляпу и обратился к господину с вопросом, с кого снята эта гипсовая маска.
Толстый господин — как оказалось потом директор музея — зорко взглянул на Смита и убедившись, что он непритворно заинтересован, ответил:
— Не знаю. И никто не знает. У нее несколько имен, но в подлинности их я не уверен. Может быть когда-нибудь найдут туловище этой статуи, тогда мы и узнаем — конечно, если под статуей есть надпись. Всего вероятнее, однако, что оно давным-давно пошло на известь.
— Так вы ничего не можете сообщить мне о ней?
— Весьма немногое. Прежде всего это копия. Оригинал находится в Каирском музее. Головку эту нашел Мариэтт, если не ошибаюсь, в Карнаке и назвал ее по-своему. По всей вероятности, она была царицей — восемнадцатой династии, судя по работе. Вы сами видите — о царственном сане ее достаточно свидетельствует сломанный урей. Поезжайте в Египет, если хотите изучить этот маленький шедевр в оригинале. Чудесная вещица — одна из самых красивых головок, когда-либо найденных в Египте… Ну, мне пора. Прощайте.
И он мелкими шажками побежал по длинной галерее.
Смит не знал, что такое урей, но не решился задерживать директора расспросами. Он поднялся на второй этаж и начал разглядывать мумии и украшения. Ему как-то обидно было думать, что обладательница этой прелестной, манящей к себе головки стала мумией давным-давно, еще до наступления христианской эры.
Он вернулся в скульптурную галерею и любовался гипсовой головкой до тех пор, пока один из рабочих не сказал товарищу, что не мешало бы этому джентльмену, для разнообразия, посмотреть на живую женщину.
Смит сконфузился и ушел.
По пути домой он зашел в книжный магазин и велел прислать к себе на дом «все лучшее, что написано о Египте». Когда дня два спустя в комнату его внесли огромный ящик и с ним счет на тридцать восемь фунтов, он был несколько раздосадован, однако же добросовестно прочел все эти книги и за три месяца весьма недурно изучил древний Египет, даже стал немного разбираться в иероглифах.
В январе, то есть на исходе трех этих месяцев, Смит удивил дирекцию банка прошением о десятинедельном отпуске — до сих пор он довольствовался двумя неделями отдыха в год. На расспросы он отвечал, что у него запущенный бронхит и доктора советуют ему пожить в Египте.
