Поль Феваль - Королевский фаворит
— Ваши воспоминания не обманывают вас, граф, — сказал он. — Вы видели меня прежде, вы слышали мой голос.
— Кто же вы? — нетерпеливо спросил Кастельмелор.
— Это моя тайна, граф.
— Друг вы мне или враг?
— Ни тот, ни другой.
Монах замолчал. Кастельмелор также не нарушал молчания. Они стояли друг против друга, как два бойца, мерящие друг друга глазами, прежде чем вступить в схватку.
Молодость Кастельмелора оправдала все, что обещало его отрочество. Он был очень хорош собой, и роскошный костюм как нельзя более шел к его гордой, даже надменной наружности: вид его был внушителен, улыбка обольстительна, его взгляд то надменный, то ласкающий, внушал боязнь или любовь.
Он был идеальным придворным, но еще больше был он знатным вельможей.
Тем не менее, приглядевшись, в нем видно было что-то фальшивое и неопределенное, возбуждавшее неприязнь.
Его улыбка казалась откровенной, лоб был открыт, вся физиономия дышала благородством, но за этим лицом было, если можно так выразиться, другое, фальшивое и ложное. В его откровенности проглядывала усталость от заученной трудной роли. Под благородной непринужденностью угадывался расчет. В улыбке его сквозила жестокость.
Под блестящей маской фаворита скрывался отвратительный и холодный эгоизм.
Лицо монаха совершенно скрывалось капюшоном, но в его позе видна была гордость, по меньшей мере, равная гордости Кастельмелора, и гораздо большее спокойствие.
Оба были ниже среднего роста, как большая часть португальцев, но фигура Кастельмелора могла бы служить моделью для скульптора, а под рясой монаха угадывалась сила и ловкость.
Так что если бы возможна была борьба врукопашную между духовным лицом и министром, то шансы не казались неравными.
Монах первый прервал молчание.
— Сеньор, — сказал он, — я слышал в ваших словах вызов, и отвечал на них, может быть, с излишнею живостью, но я пришел сюда с самыми мирными намерениями. Я хотел просить у вас короткой аудиенции: угодно ли вам выслушать меня?
Граф сделал над собой усилие и снова возвратил себе свою обычную непринужденность.
— Простите меня, ваше преподобие, — сказал он, — я вел себя, как капризный ребенок, который сердится, когда не исполняют его желания. Я был не прав, сознаюсь в этом и надеюсь, что ваше преподобие извинит меня.
Монах поклонился.
— Говорят, — продолжал Кастельмелор, голос которого сделался ласковым и слегка насмешливым, — говорят, что мой почтенный дядя, Рюн Суза де Мацедо, дающий вам убежище в своем монастыре, знает тайну вашей жизни. Этого мне достаточно, и я хочу видеть в вас только друга своей страны, от которого я часто узнавал драгоценные сведения о том, что замышляют изменники против благоденствия Португалии.
Монах снова поклонился.
— Каким образом приобретаете вы эти сведения, — продолжал Кастельмелор, — я не знаю, но мне это все равно!.. Говорите, сеньор монах, я вас слушаю.
Кастельмелор придвинул два кресла: одно предложил монаху, а на другое сел сам.
Монах остался стоять.
— Сеньор, — сказал он, — я тороплюсь и мне некогда садиться.
В то же время он вынул из кармана письмо английского посланника и передал его фавориту.
Кастельмелор взял его и медленно развернул, делая равнодушный вид.
— Ваше преподобие желает, чтобы я прочитал это письмо? — сказал он. — Я к вашим услугам.
Он бросил небрежный взгляд на письмо, но с первых же строк, несмотря на все усилия сохранить хладнокровие, брови его нахмурились.
— Милорд, — прошептал он, — считает себя уверенным в успехе.
Когда он дочитал до того места, которое относилось до него, то глаза его засверкали гневом.
— Презренный торгаш! — вскричал он. — Клянусь именем Сузы, я скоро докажу тебе, что ты не лгал, говоря про мою ненависть к англичанам. Первым делом моей власти будет изгнать тебя как прокаженного.
— Вы, значит, рассчитываете сделаться еще могущественнее, чем теперь, граф? — перебил его голос монаха.
Кастельмелор прикусил губу.
— Я думал, — продолжал монах, — что вы не можете подняться выше, не стукнувшись о трон.
— Вы ошибались, сеньор монах, — сухо отвечал Кастельмелор. — Англичанин и все те, которые обвиняют меня в желании занять трон, бессовестно лгут! Я готов доказать это со шпагою в руке.
— К чему шпага? — просто спросил монах. — Чтобы доказать, что вы не хотите подниматься, граф, достаточно только остаться на своем месте.
— Совет вашего преподобия очень хорош, — сказал Кастельмелор с видимым замешательством. — Позвольте мне продолжать чтение.
Описание инфанта и королевы вызвало улыбку на губах фаворита; но эта улыбка исчезла, когда он дошел до места, касавшегося монаха.
Кастельмелор несколько раз внимательно перечитал его.
— Я думаю, — сказал он наконец, — что это место касается вашего преподобия?
— Вы не ошибаетесь, сеньор.
— Это странно. А могу я узнать, по какому случаю это послание попало в ваши руки?
— Это произошло совсем не случайно.
— Довольно уклончивых ответов, сеньор монах! — грубо сказал Кастельмелор. — Я вам в свою очередь скажу, что у меня нет времени. Угодно вам сказать, какими средствами досталось вам это письмо?
— Нет, — отвечал монах.
— Как вам угодно, но взамен данного мне вами совета, позвольте мне дать вам такой же. Вот он: мы живем в такое время, когда ряса — плохая защита.
— Я это знаю.
— Капюшон может скрыть лицо, но для защиты жизни, которой угрожает опасность…
— Против одного человека, — перебил монах, — достаточно сильной руки и испытанного оружия: у меня есть и то, и другое. Против партии… Молите Бога, сеньор граф, чтобы вам не пришлось бороться против меня.
Кастельмелор встал. Невольно побежденный спокойствием монаха, он хотел скрыть свое волнение под искусственной насмешливостью.
— Ну, — сказал он, — я постараюсь не нападать на ваше преподобие. Послание милорда дает мне достаточное понятие о ваших талантах. Англичанин полагает вас способным возмутить Лиссабон.
— Время идет, — продолжал монах, — и мне сегодня надо сделать еще не одно дело. Я вас предупредил, сеньор, потому что в вашем сердце, снедаемом честолюбием, есть остаток чувства, похожего на патриотизм. Вы Суза! Вы изменили бы своей собственной крови, если бы не ненавидели Англию. Впрочем, если бы дело шло об одной Португалии, то я ничего бы не сказал, будучи уверен, что вы меня не выслушаете, но дело касается также и вас, и, защищая себя, вы защищаете Португалию. Я рассчитывал на ваш эгоизм, а не на ваше великодушие. Спаси вас Бог!
Монах вдруг направился к двери.
