Альберто Васкес-Фигероа - Силач
За время своего единственного, хотя и весьма насыщенного плавания, полного приключений, трианец имел возможность вникнуть в самую суть характера уроженцев Карибского бассейна; в глубине души любого из них жила вера, что однажды наступит день, когда по морю к ним приплывут какие-то высшие существа и твердой рукой поведут их к славе и благоденствию.
Эта идея о явлении великодушных богов, казалось, прочно засела не только в их сердцах, но и в памяти. Совершенно очевидно, что когда-то, в далекие времена, какие-то мудрые и добрые люди действительно пришли с востока, оставив глубокий и неизгладимый след в памяти этих бесхитростных созданий.
— Для них все далекое всегда волшебно, — уверял Бастидас. — А потому нам следует держаться на расстоянии, чтобы не разрушить ореола окружающей нас тайны; ведь даже у нас письмоносец-турок вызывает куда больший интерес, чем такой же письмоносец, но родом откуда-нибудь из Эсихи. Боги обитают на Олимпе, и мы должны следовать их примеру.
— Хотите сказать, что мы должны притворяться полубогами?
— Видите ли, одно дело притворяться богами, и совсем другое — вести себя, как боги, — спокойно пояснил тот. — Если мы будем относиться к ним со всей добротой, уважением и пониманием, они и сами будут считать нас полубогами, и у нас не будет необходимости кем-то притворяться, ведь те, кто пришел сюда много лет назад, несомненно, именно так себя и вели. Моя экспедиция наглядно показала: чтобы достичь цели, вовсе не обязательно бряцать оружием и выкрикивать боевой клич, — добавил он. — И если мы хотим жить с ними в мире, торговать и нести им свою веру, то должны следовать примеру Христа, который никогда не прибегал к насилию, чтобы проникнуть в сердца последователей.
— Тем не менее, — заметил канарец, — другие путешественники, побывавшие в тех же местах, что и вы, далеко не везде встречали столь радушный прием, а иных так даже принимали откровенно враждебно.
— Я знаю, — так же просто признался Родриго де Бастидас. — И это я тоже могу понять. Вполне объяснимое поведение примитивного существа, близкого к животному, при встрече с неизвестным. Некоторые проявляют любопытство и дружелюбие, а другие — страх и агрессию. Мои собаки тоже ведут себя по-разному при встрече с незнакомыми людьми: одни лают и кусаются, другие ластятся. Точно так же и туземцы ведут себя, повинуясь инстинкту.
— Хотите сказать, что они мало чем отличаются от животных? — спросил Бонифасио Кабрера.
— Я лишь хочу сказать, что эти «животные» во многом благороднее, чем те, кого мы называем «разумными людьми». — Цивилизация лишила нас тех примитивных достоинств, которые они сохранили.
Сьенфуэгос затаив дыхание слушал севильца Бастидаса, потому что в глубине души разделял его взгляд на мир. Но, к сожалению, сейчас было не время для философских бесед, скорее для активных действий; сейчас ему следовало думать прежде всего о спасении близких, оказавшихся в опасности.
В эту ночь наступало полнолуние, и он с нетерпением дожидался наступления темноты, когда «Чудо» сможет без особого риска войти в устье реки. Едва стемнело, он вместе с верным Бонифасио Кабрерой отправился в дальний уголок пляжа, где они спрятали в зарослях маленькую индейскую лодку-каноэ.
Когда свет луны наконец пробился сквозь густые облака, они подивились, каким зеркально гладким было море вокруг; казалось, их окружает не вода, а вязкое и плотное оливковое масло. И все было бы замечательно; если бы вскоре они не заметили у самой кормы грозные плавники двух огромных акул, неотступно следовавших за их лодкой. Поневоле подумалось, что этим тварям ничего не стоит прокусить хрупкий борт.
— Кажется, они собираются поужинать двумя канарцами, — воскликнул хромой, пытаясь шутить, чтобы как-то справиться с охватившей его паникой. — Может, вернемся?
— Боюсь, что поздно уже возвращаться, — с улыбкой заметил Сьенфуэгос. — Но мы можем отдать им на съедение твою хромую ногу. — Все равно тебе от нее толку мало.
— Уж лучше скормить им твои яйца, — обиженно проворчал тот. — Нет, как же они действуют мне на нервы!
— Пригнись, — велел Сьенфуэгос.
— Уже пригнулся, — печально ответил тот. — От страха чуть не обделался.
Чуть позже к первым двум акулам присоединилась третья, затем — четвертая, и в скором времени по заливу уже следовала целая процессия, напоминавшая крестный ход в пасхальную пятницу. Возглавляла процессию шаткая лодка, где двое дрожали от страха, боясь опустить в воду весло и сходя с ума от мысли, что в любую минуту им могут отхватить руку до самого плеча, а за ними следовала вереница треугольных плавников, словно толпа прихожан, не хватало только свеч в руках.
— Возвращаемся! — прошептал хромой, даже не пытаясь продолжать путь в этой мгле. — Туман все гуще, ни черта не разглядишь...
— Спокойно! — велел Сьенфуэгос. — Мы уже на месте.
— Откуда ты знаешь?
— Завоняло из трюма.
— Я тоже чувствую.
Бонифасио повернулся к другу, стараясь двигаться как можно осторожнее, чтобы не перевернуть шаткую лодку, и возмущенно спросил:
— Ты чего это взобрался на самый нос? Еще лодку перевернешь!
— Да я бы и рад пониже, — ответил тот. — Да только, похоже, у нас в лодке вода!
— Да я вижу. Сам в ней сижу. Вот же ты свинтус!
Они продолжали грести, чувствуя себя несчастнейшими на планете существами посреди безбрежного океана, окруженные голодными акулами. Луна не светила, и они сбились с курса и даже потеряли из виду тусклые огни жалких хижин на далеком берегу.
Под конец они и вовсе утратили надежду отыскать в непроглядном тумане корабль или берег, тем временем акулы, что до сих пор опасливо следовали за кормой, теперь начали понемногу окружать лодку, подбираясь все ближе, готовые в любую минуту прокусить хрупкий борт.
Так прошло много времени.
И вдруг неподалеку чей-то голос затянул песню.
Голос был просто ужасен; кто-то столь же бездарно подыгрывал ему на каком-то струнном инструменте, но старая знакомая мелодия, раздававшаяся над морской гладью, показалась им совершеннее, чем целый хор ангелов. Никогда прежде не слышали они ничего прекраснее и чудеснее, чем этот гундосый и фальшивый голос, доносившийся с запада:
О Тринидад, неважно, куда занесет меня ветер,
Неважно, куда я прибуду
И что меня там ожидает,
Какие там ждут меня беды.
Мне важно одно лишь море
До самого горизонта.
И вкус соленого пота.
Еще мне на свете важно твое прекрасное имя...
О Тринидад, предо мною расстилается синее море,
И то же синее море смыкается за кормою...
— Эй, там, на корабле! — крикнули они в один голос.
