Сергей Самаров - Прыжок через пропасть
И неизвестно, чем бы поединок закончился, если бы эта рана не возбудила Третьена до такой степени, что он всю тяжесть вложил в один удар. Гас защитился, но скрамасакс не выдержал. Клинок переломился, и меч обрушился саксу на голову. Гас упал, оглушенный. Шлем все же спас его от смертельной раны, но продолжать бой воин не мог.
Герольд бросил между бойцами свой жезл. Это означало прекращение поединка.
— Увы, мы проиграли… — сказал король.
— А мы победили, Ваше Величество, — радостно улыбнулся граф Оливье. Он конечно же переживал за человека, которого хорошо знал. — Я надеюсь, что первая победа станет предвестницей победы в меле франкской стороны.
— А я, несмотря на искреннее к вам уважение, граф, — возразил эделинг Аббио, — надеюсь, что справедливость восторжествует. Вчера утром князь Бравлин, человек великолепной и удивительной эрудиции, — эделинг поклонился в сторону князя вагров, молча сидящего через два ряда от него, — учил нас интересным, хотя и простым истинам: если одному что-то дается, это отнимается у другого. Ни богатство, ни слава, ни победа не бывают в единственном числе, без оборотной стороны, точно так же, как не бывает дня без ночи, весны без осени, Луны без Солнца, Бога без черта. Если есть богатство, есть и нищета. Слава одного это — позор другого. Победа одного есть поражение другого. Однако окружающий нас мир представляет собой систему весов. Если все бесконечно перекладывается на одну чащу, в конце концов произойдет пресыщение, и чаша опрокинется. Поэтому равновесием и справедливостью будет победа противной стороны в меле.
— Сдается мне, — сердито покосился Карл в сторону князя Бравлина, — что наш уважаемый гость говорил все это, имея в виду не только турнир, а все государство франков. Хотелось бы мне знать, Алкуин, насколько вместительной окажется наша чаша…
— Ваше Величество, князь Бравлин правильно толкует законы существования вселенной, сформулированные еще в Древнем Египте «трижды великим Гермесом»[28]. Но он не договаривает их до конца. Пресыщение наступает тогда, когда одна сторона только берет и ничего не дает взамен. Вы же несете в завоеванные страны порядок и процветание. Вы платите своей энергией за существование великого государства. Что касается чаши, я думаю, она со временем все же опрокинется. Но произойдет это тогда, когда пришедшие вам на смену правители начнут лишь брать, перестав отдавать. Это будет трагедией для всей Европы…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Рарог, казалось, замер, как замирает раненый зверь, окруженный охотниками, в надежде, что останется незамеченным приближающейся облавой. Никто не выставлял на площади торговые палатки, не бегали по улицам всегда беззаботные дети, не обсуждали положение города солидные мужи, имеющие обыкновение собираться на другой площади, что возле храмов Свентовита и Радегаста.
Люди ждали. И не знали при этом, кому принадлежит власть — князю ли, про которого одни говорили, что он уехал, другие говорили, что он убит своим двоюродным братом князем-воеводой Дражко; или боярам, которые открыто поддержали данов-захватчиков и вот-вот начнут рвать и делить между собой княжество. Данов опасались уже на протяжение многих лет, с тех пор, как конунг Готфрид убил или подчинил себе других конунгов, объявив себя королем. Тогда начала неуемно и быстро расти сила и агрессивность соседнего государства. От данов досталось и свеям, и норвегам, постоянно доставалось Англии. И Рарог, живущий у хищника под боком, ждал своей очереди. Несколько набегов данов были отбиты еще при отце Годослава. Но тогда еще Готфрид был молод и не вошел в полную силу. Сейчас мощь самообъявленного королевства стремительно росла. Но рарогча-не упорно не желали называть себя данами, дикими и безжалостными, и потому бояр потихоньку проклинали. И все были готовы поддержать князя Годослава, если он вернется, готовы собрать ополчение в помощь не слишком многочисленным дружинам, как это делалось в прежние годы, когда отбивались от разных нашествий. А многие изъявили желание даже встать на сторону Дражко, если он объявит себя единоличным правителем. Дражко в народе любили. Лишь бы не поддерживать грабителей бояр и зарубежных воров-данов…
Сами бояре заперлись в своих обширных дворах, не раскрывали ставни окон даже днем и тоже ждали. Чего ждали — непонятно. То ли нашествия короля Готфрида, то ли возвращения князя Годослава. На одного надеялись, другого боялись. Но и при первом могло произойти второе — нахлынут даны, и одновременно вернется Годослав с помощью от короля Карла. Такие ходили слухи. Это уже будет совсем новая ситуация, которая тоже несет мало хорошего, но много непонятного, потому что христианские монахи ничуть не лучше дикарей с севера. Такие же жадные и безжалостные, неуемно агрессивные.
Многое в настроении горожан зависело от мнения Тро-яла, верховного волхва столичного храма Свентовита. Бояре слали к нему гонцов, пытались сами пробиться, надеясь на поддержку, поскольку сам суровый Троял происходил из знатного боярского рода, но двери храма упорно оставались перед ними закрытыми. Простой народ это все видел, видел, как потели боярские слуги под солнцем, тащили носилки к дверям храма, слышали стук в эти двери, но не слышали скрипа петель. Тогда и последовал вывод, что Троял не поддерживает бояр. В народе поползли слухи, что верховный жрец тайно, ночью, отправил сокровища храма и драгоценные реликвии в неизвестном направлении. Должно быть, слухи эти произошли оттого, что маленький, но хорошо охраняемый караван волхвов и длинноволосых храмовых служек из города все же вышел. Но от кого Троял прятал сокровища — от данов ли, от франков — никто не знал. Если нашествие данов случится, грабежи и поджоги неизбежны. В этом не сомневался никто. И сами горожане начали прятать то, что им дорого. Кто где мог и как умел. И обязательно в тайне и в тишине. Потом новый слух прошел. Троял, будто, опасается, что Годослав вернется вместе с солдатами Карла и христианскими монахами, которые будут обращать людей в христианство: И тогда храмы старых богов будут разрушены, сокровищницы разграблены…
Но факт остался фактом — бояр Троял не поддержал. Высказаться откровенно в поддержку Годослава и княжеского семейства верховный волхв тоже не захотел. Отношения между князьями и храмами начали обостряться еще при правлении деда Годослава, который первым нарушил извечную традицию: лишил народ слова й выбора, разогнав плетьми и копьями вече, не пожелавшее его правления. Тогда было большое восстание бодричей, после чего снова, как и несколько веков назад[29], стали отделяться от союза племен отдельные княжества. Верховный волхв из главы вече превратился только в посредника при общении с небом.
