Александр Дюма - Цезарь
Он направлялся прямо к римлянам.
Это был вождь одного арабского племени, которого, по словам Плутарха, звали Абгар; по словам Аппиана – Ахар; по словам Диона – Авгас.
Многие солдаты, служившие прежде под командованием Помпея, узнали его и подтвердили, что в свое время он оказал Помпею несколько больших услуг.
Сам он назвал себя старым другом римлян, который из-за этой дружбы терпел от парфян гонения, и сказал, что он пришел оказать Крассу услугу, которая одна стоила всех тех, которые он оказывал Помпею. Он вызвался быть его проводником через пустыню. Он обещал постараться, чтобы Красс застал парфян врасплох.
К несчастью, Красс ему поверил. Потому что этот варвар, каким бы варваром он ни был, взялся за свое дело великолепно. Он начал с хвалебной речи, в которой он превозносил Помпея и называл его своим благодетелем; потом, как бы придя в восторг при виде великолепной армии Красса, он не поскупился на похвалы этой армии и ее полководцу.
Против подобной армии, говорил он, все войско Орода не продержится и часа. Нужно только настичь парфян, которые прячутся в пустыне; а без его помощи настичь их совершенно невозможно. Парфяне отступили вглубь страны, и если они будут держаться реки, они оставят их почти за спиной.
Да и зачем им нужна эта река? разве здешний край не богат ручьями и источниками?
По его словам, не следовало терять ни минуты. Парфяне, которые были наслышаны про Красса и его армию, не собирались его дожидаться. В этот час они были заняты тем, что собирали вместе свои сокровища, все, что у них было ценного из добра и людей; сделав это, они тут же упорхнут, как стайка испуганных птиц, в сторону Гиркании и Скифии. Все это было не что иное, как арабская хитрость.
Ород разделил свою армию на две части. С одной из них он сейчас разорял Армению, мстя Артабазу за то, что он приходил предлагать помощь Крассу; с другой он оставил своего военачальника сурену – здесь римляне опять принимают его титул за имя, – который должен был ждать, пока Абгар отдаст ему Красса с его армией.
Этот сурена, сказать по правде, был личностью отнюдь не заурядной. По своему происхождению, богатству и отваге он был вторым после царя.
По своему хитроумию и ловкости, двум величайшим доблестям у кочевых народов Йемена, Ассирии и Месопотамии, он превосходил всех самых хитроумных и ловких людей своего времени. По росту и красоте ему не было равных. В походе за ним, как за новым Цезарем, всегда следовали сто верблюдов, нагруженных его поклажей, и – чего не было у Цезаря – двести повозок с его наложницами.
Тысяча лошадей тяжелой конницы и пять или шесть тысяч легкой составляли его обычную свиту, которая вместе со всеми его слугами и рабами никогда не бывала меньше десяти тысяч человек. Что же до его происхождения, то оно было так благородно, что именно ему вменялось в обязанность возлагать венец на головы парфянских царей, когда они восходили на трон.
Некоторое время назад нынешний царь был изгнан. Сурена со своей личной гвардией вернул его из изгнания и восстановил на троне. Город Селевкия упорствовал в своем сопротивлении. Сурена взял его приступом, первым взойдя на его стены. Ему еще не было тридцати лет; он был, как мы уже сказали, ослепительно красив, и он еще больше подчеркивал эту красоту, подводя глаза, румяня лицо и обильно используя благовония, как женщина. Вот каков был человек, с которым Красс должен был иметь дело.
Красс, считавший себя ловчее и хитрее всех на свете, и не знавший, что самый ловкий и хитрый европеец – просто младенец по сравнению с арабом, совершил огромную ошибку, доверясь своему провожатому.
Тот еще некоторое время позволил им следовать вдоль реки; затем по хорошей и легкой дороге он понемногу стал уводить их вглубь этих земель, веля солдатам делать привалы около ручьев или колодцев, которые поначалу в изобилии обеспечивали их водой. Потом река мало-помалу отступила совсем далеко, дорога стала гористой и тяжелой. Римляне пожаловались проводнику; он ответил, что это только короткий переход, и что римляне слишком опытные воины и слишком привычные к ратным трудам, чтобы не знать, что в каждой стране есть такие трудные и утомительные переходы.
Наконец, они вышли на бескрайнюю равнину без деревьев, без воды, без зелени, с одним только песком до самого горизонта.
Оставалась пересечь эту равнину, и они нагонят парфян. Они тут же пустились в путь; они шагали по горячему песку, который обжигал разом и ноги, и глаза; чем дальше они продвигались, тем более зыбким и глубоким становился этот песок. Он доходил солдатам до колен, и они начинали бояться, что когда-нибудь он совсем поглотит их.
Они вспоминали армию Камбиса, сгинувшую в египетских песках, и страшились, что их постигнет такая же судьба. Только галлы, которые сражались почти без оборонительного оружия и терпели и холод, и жару полуодетыми, продолжали веселиться; но римские солдаты не могли сдержать стоны при виде этих волн песка, подвижного, как настоящее море, простиравшегося до бескрайних горизонтов без единого растения, без единого холма, без единого ручейка. Армия умирала от жажды.
Дела обстояли ничуть не лучше, когда прибыли гонцы от армянина Артабаза. Он велел передать Крассу, что он не сможет присоединиться к нему, потому что его удерживает война с Ородом. Но он призывал Красса сделать то, чего он не мог сделать, то есть повернуть в сторону Армении. Если же Красс откажется сделать это, пусть он избегает при установке лагеря мест, удобных для движения конницы; он говорил еще, что ему нужно быть осторожным и следовать только гористой местностью, где он сможет извлечь всю выгоду из своей пехоты.
Но Красс, злясь на себя самого, резко ответил, что ему есть чем заняться и помимо каких-то там армян; он только предупреждает царя, что сначала он разобьет парфян, и только потом, когда от парфян ничего не останется, он покажет и армянам тоже.
Послы ушли, унося с собой эти угрозы, но при этом совершенно справедливо полагая, что Красс никогда не сможет их исполнить.
Глава 40
Красс снова пустился в дорогу. Казалось, его поразила слепота; даже командиры разделяли его доверие. Из всех у одного только трибуна Кассия было предчувствие предательства; при каждом удобном случае он умолял Красса повернуть назад; когда же он увидел, что тот упрямо продолжает углубляться в эту песчаную пустыню, он подошел к Абгару и остановил его.
– О ты, предатель, порочнейший из людей! – говорил он ему, – какой злой дух привел тебя к нам, каким колдовским зельем, каким проклятым напитком ты опоил проконсула, что он до такой степени лишился разума и заставляет нас идти через такую глухую пустошь, что нам кажется, будто мы шагаем под предводительством вожака кочевых разбойников, а не римского императора?
И тогда предатель упал Кассию в ноги и клялся ему, что они на верном и прямом пути, и умолял его набраться еще немного терпения, и уверял его, что с завтрашнего дня облик местности переменится.
И к ним вернулась отвага, и они снова пошли вперед, но усталость и жажда мучили солдат все сильнее, так что одни из них падали замертво, словно сраженные молнией, а другие сходили с ума.
А потом, вырвавшись из рук Кассия, араб поскакал вдоль рядов римлян, насмехаясь над ними; и когда они принимались жаловаться, прося воды или хотя бы тени:
– Эй, вы, – говорил он, – неужто вы думаете, что вы до сих пор идете по равнинам Кампании, раз вам так хочется фонтанов и рощ? А почему бы не бань и не харчевен? Вы что, забыли, где вы находитесь, забыли, что пересекаете границу между арабами и ассирийцами?
И когда солдаты слушали этого человека, который говорил с ними на своей скверной латыни с гортанным выговором; когда они видели его, дитя пустыни, безразличного к палящему солнцу, усталости и жажде, видели, как он гарцует на своем коне в песчаных вихрях, и как чешуйки его панциря отражают яркий блеск дня, им казалось, что это какой-то демон восстал из подземного ада и ведет их к гибели, в то время как у них уже не было сил избежать ее, даже если бы они попытались.
Но однажды утром, когда настало время отправляться, его искали и звали напрасно. Он исчез.
В то же самое утро Красс вышел из своей палатки одетый не в пурпурный плащ, как это было принято у римских полководцев, а в черный. В темноте он перепутал одежду. Как только он обнаружил свою ошибку, он вернулся; но многие уже успели его увидеть, и слух об этом мрачном появлении разнесся по армии, как о еще одном зловещем предзнаменовании. Громкими криками они потребовали Абгара.
Когда этот человек был здесь, его все проклинали; как только он исчез, всем стало не хватать его. Похоже, он был единственным, кто, приведя римлян в это гибельное место, мог вывести их отсюда.
Красс, чтобы вселить в солдат уверенность, заявил, что ему было известно об уходе Абгара, и что он ушел с его согласия для того, чтобы заманить парфян в засаду.
