Михаил Голденков - Схватка
— А что бы было, если бы вы, пан полковник, не взорвали те пять больших пушек? Гамон был бы! — говорил ротмистр Сорока Кмитичу.
— Оно и сейчас не легче, — отвечал Кмитич, видя, как каждое ядро ложится точно по полисаду, крошит укрепления, ранит и убивает людей, — нужно отходить к березовой роще. Туда не долетят ядра. Там рубить палисад будем.
И как только пехотинцы стали отходить, на них вновь пошли в атаку гусары Черкасского. Мушкетеры быстро выстроились. Дали залп… другой… третий… На всем скаку падали кони, всадники летели через их головы, но масса кавалерии все же домчалась до берез, за которыми успели укрыться пехотинцы. Гусары ринулись между стволами, но в оскаленные морды коней вонзались длинные копья пикинеров. Раненные лошади вставали на дыбы, сбрасывали седоков… Черкасский просил воеводу поддержать его огнем пушек. Хованский не захотел тащить по болотистой теснине тяжелые пушки и выкуривать литвинских ратников из-за берез. Он вновь и вновь посылал гусар в атаку, но жмайтские пехотинцы отвечали залпами. Между берез в одной белой рубахе с саблей в руке носился на коне Кмитич, распоряжаясь, подбадривая своих солдат, призывая стоять на смерть.
Ожесточенная перестрелка и жестокий бой завязался между укрывшимися в роще пехотой Кмитича и атакующей ее пехотой Хованского. Ратники палили друг в друга с близкого расстояния… Московиты никак не могли одолеть своих врагов, пока у тех не закончились патроны и порох. Теперь в роще завязался рукопашный бой. Звенели сабли, кричали люди… Солдаты рубили друг друга, били прикладами мушкетов, кололи саблями и шпагами, душили руками… Лишь вмешательство драгун помогло отбросить московитов прочь от березовой рощи… Было уже за полночь. До утра утомленные тяжелым не приносящим ни одной стороне перевеса боем обе стороны стихли, переводя дух.
Кмитич считал убитых, считал живых… От жмайтской роты осталась половина — не более трех сотен солдат…
— О действиях пехоты можно забыть, — грустно говорил полковник Сороке, — теперь у них только одно оружие — сабля. Теперь мы на атаки московитов можем отвечать только контратакой гусар и драгун. Это все, что мы можем.
В это же время ночью, о чем Кмитич даже и не догадывался, в лагере московитов без всякого боя от Новгородского полка гусар почти ничего не осталось: те гусары, что были жителями Новгорода и окрест, разъезжались по домам, не желая больше воевать на стороне Московии. Теперь Хованский располагал менее полусотней гусар, состоящих из плохо обученных карел и молодых москвичей — неожиданный и неприятнейший поворот для Хованского. От трех десятков казаков, облаченных в кирасы новгородского полка, в живых и в расположение полка осталось всего четверо. Хованский был озадачен и напуган еще больше. Но и Кмитич не знал, что ему делать дальше — обороняться было нечем, и лишь его драгуны с гусарами имели пока что порох в пороховницах. Да и то на один-два выстрела.
— Пороха на три-четыре выстрела хватит, — также говорили и пушкари.
«Дело дрянь!» — думал Кмитич. Похоже, драться приходилось голыми руками да саблями…
— Ничего, — подбадривал приунывших жмайтов Кмитич, — у настоящего солдата все отлично, пока в руках есть хотя бы сабля! Верно, хлопцы?
Мушкетеры смотрели угрюмо, но кивали, мол, верно.
В эти же минуты сотники, как и сам Яков Черкасский говорили Хованскому:
— Господин княже Иван Андреевич! Литва в роще засеку рубит, обороняться хотят. Значит, в атаку на нас не пойдут. Может, укроемся в Витебске? Гусары, вон, почти все поуходили! Иных поубивало. Нет у нас кавалерии, считай!
Но московский князь, словно вышедший из могилы упырь, уже чуял в воздухе запах молодой крови, жаждал напиться ею, горел нетерпением броситься в атаку немедля.
— Нет, мне нужна голова Кмитича! — отвечал он. — Готовьте атаку. Сотня гусар пойдет. Этого хватит. Пехота пойдет. Ее у нас много. Выбьем, погоним. Мои они сейчас! Я над Кми-тичем властен!
Несмотря на потери, Хованский вновь поверил в успех. «Раз они сами на нас не нападают, прячутся за деревьями, значит, боятся», — думал московский князь.
Положение между двумя кровными врагами сложилось уникальное: московиты не решались атаковать, ибо их гусары сократились с двух тысяч до полуторасотни; ну, a ІСмйтйч не мог более обороняться. Впрочем, наскрести пороха на пару десятков солдат для одного-двух выстрелов удалось, собрав зарядицы у убитых и пленных врагов…
Глава 17 3убp
Только ленивый не обсуждал отставку Яна Казимира и кандидатуру нового короля Речи Посполитой. Но вот что удивляло князя Богуслава Радзивилла: на Биржах, Дубинках, в Слуцке и Копыле кандидатура Яна Собесского совершенно никак и никем не вспоминалась и мелькала едва ли. О ней говорили лишь те, кому заплатил, либо с кем договорился сам Слуцкий князь либо его кузен Михал. На первое место среди претендентов на престол выходил… сам Богус-лав. Ему конкуренцию составлял лишь ничем не знаменитый галицкий князь Михал Вишневецкий. Популярность Любо-мирского также росла, но на этого пана в Польше все больше смотрели как на знамя борьбы с опостылевшим Яном Казимиром (а скорее, с его женой), но не как на будущего короля.
Вроде странно: война шла к победе Речи Посполитой, но Яна Казимира никто: ни шляхтич, ни каменщик, ни пахарь — не мог назвать королем-победителем. Особенно слово «победа» как-то не получалось произнести у литвинских шляхтичей, в основном из-за катастрофических разрушений и потерь литвинского Княжества. Да и поляки полагали, что именно из-за глупых претензий Яна Казимира на шведский престол началась война с Карлом Густавом, из-за плохой политики на Руси — с Хмельницким, из-за недальновидности на востоке — с Московией. Поговаривали, что грядет война и с Турцией, с которой вроде как начали договариваться казаки против Польши. И вот тут-то даже иные враги Богуслава признавали, что этот литвин отличается крепким боевым духом, пластичным умом. Он никогда не был, в отличие от Яна Казимира, подкаблучником и уж куда как лучше справился бы с ролью короля.
Наверное, многим польским и литвинским шляхтичам нравилось, как Богуслав, пусть и отойдя от военных дел в своей родной стране, засучив рукава, помогает своему троюродному внуку, как, впрочем, и ровеснику, да и просто хорошему другу курфюрсту Фридриху Вильхельму лепить из получившей в 1657 году независимость от Речи Посполитой Пруссии не анархическую дворянскую республику, а совместно с Бранденбургом сильное и куда как более устойчивое централизованное государство.
Правда, и в Пруссии без кризиса не обошлось. Былой товарищ Богуслава по баталием против Яна Казимира Вильхельм потребовал, чтобы дворянские сословия присягнули ему, как ранее те присягали польской короне. Неожиданно ему отказали, и кульминацией противоборства стали 1662 и 1663 годы. Жители Кенигсберга, или все еще Крулевца, не желали, чтобы при объединение Бранденбургско-Прусского государства их права значительно ограничивались, чего не было при Речи Посполитой. Оба сословия Кенигсберга выдвинули своих предводителей опозиции. От бюргерства им стал Иероним Рот, являвшийся представителем партии общин в ратуше и пользовавшийся немалым авторитетом. Иероним Рот не признавал Оливский мир со Швецией, закрепивший права курфюрста на владение Пруссией, и обратился за помощью к Яну Казимиру, который искал, кто бы ему самому помог в его бедах и проблемах. Польский король, тем не менее, порывался поддержать оппозицию, но его руки были опутаны обязательствами по Велауско-Быдгощскому договору и Оливскому миру. Хотя обещания кенигсбержцам он все-таки дал.
