Максим Войлошников - Чернокнижник
Взяли по доносу болтливого Ивана Лопухина, сына вице-адмирала Степана Васильевича Лопухина, брата Евдокии Федоровны, первой жены Петра I. Волей Петра провела она половину жизни в монастырском заключении — за попрек, что присосался государь к титьке любовницы, Анны Монс. Лопухиных, представителей первой семьи Петра, можно было считать близкими по родству к семье малолетнего Иоанна Антоновича. Женой вице-адмирала была Наталья Федоровна, урожденная Балк, первая придворная красавица, осмеливавшаяся соперничать с самой Елизаветой Петровной. За что та ей порой собственноручно давала оплеухи и пощечины.
Соперничества царица простить не могла, отчего и воспользовалась подвернувшимся случаем. Всех пытали, и Лопухина на дыбе показала на подругу — Бестужеву, урожденную Головкину. Выяснилось, что в разговорах дамы обсуждали желательность отпуска Брауншвейгского семейства на родину. Это было приравнено к заговору. Однако ни брат вице-канцлера, ни сам он, вопреки ожиданию, не пострадали. Зато следствие втягивало в свой круг все новых людей.
— Господин Лодья? — двое зеленомундирных драгун с примкнутыми штыками угрожающе возвышались за спиной молодого прапорщика, надутого от упоения своей миссией. — Пройдем с нами! Взять!
Солдаты крепко взяли под руки растерявшегося от неожиданности академика и повели его по улице, предводительствуемые своим важным командиром. Лодья сразу смекнул, куда его ведут, однако чувство собственной невиновности, а может, и еще какие-то соображения позволяли ему высоко держать голову. Вот они миновали ворота Петропавловской крепости и вошли в здание зловещей Канцелярии тайных и розыскных дел, откуда раздавались крики пытаемых.
Престарелый и не столь уж далекий от кончины начальник Тайной канцелярии граф Андрей Иванович Ушаков вспомнил прибывшего не так давно из-за границы профессора академии Лодью и пожелал его выслушать. Итак, двое караульных доставили растерянного академика в камеру, по стенам которой развешаны были страшные орудия, обещавшие все виды немыслимых страданий. Арестованный предстал перед столом, за которым восседали Ушаков и его заместитель, Александр Иванович Шувалов, назначенный Елизаветой для присмотра и последующей замены Ушакова. Не успел последний ни о чем предупредить графа, как тот, любезный в свете и садистски-жестокий в застенке, взялся, по своему обыкновению, стращать новоявленного академика дыбой. Он наслаждался, видя человека в своей полной власти, и для пущего испугу подозвал двух палачей отменного роста и силы. Тогда, по свидетельству бывшего тут же его заместителя, Шувалова, Гавриил Степанович вдруг преобразился. Он выступил вперед и спокойно спросил грозного начальника застенка:
— А вы как в палачи выбираете, как испытываете? Все ли подходят? Я так вот предлагаю испытывать…
Внезапно ударил он кулаком в грудь ближайшего зверообразного мужичину; кулак с противным хрустом взломал кости и вошел в тело, Лодья что-то дернул, и его рука появилась наружу, сжимая еще пульсирующее окровавленное сердце. Он выбросил его на стол к Ушакову, пока убитый рушился наземь, и сказал:
— Этот слабоват оказался. Детей пугай сказками, граф. Зови, если дело будет.
Он схватил стоявших за ним часовых, оцепеневших от ужаса, ударил головами друг о друга, так что вышиб из них память, звезданул в глаз ошалевшего прапорщика — за его важное поведение, поклонился слегка остальным и удалился восвояси. Шум снаружи свидетельствовал, что он так же расправился с часовыми у входа. Беспрепятственно достигнув ворот крепости, он как ни в чем не бывало вышел из них все тем же испытанным способом. Стрелять вслед ему из пушек не стали, полагая, что это тоже не принесет никакой пользы.
Ушаков, за свою жизнь видавший самые немыслимые людские страдания, сидел как громом пораженный. Он хотел было встрепенуться, но тут Шувалов наконец сумел ему прошептать что-то на ухо, отчего тот остался недвижим. Разумеется, подобного Лодье человека смешно подозревать в том, что для достижения какой-то цели ему нужен специальный заговор. Судя по всему, следствие кто-то сбил с толку, и, возможно, это был доброжелательный Лесток, неравнодушный к своему конкуренту-чернокнижнику.
Можно предположить, что Шувалов деликатно шепнул Ушакову: «Это любимец государыни, оставьте». Но впоследствии в своих мемуарах Александр Шувалов признался, что слова, вырвавшиеся у него в совершенном ужасе, были такие: «Ради Господа, сидите смирно, а не то он нас всех убьет!»
Меж тем подвергшиеся суду «заговорщики» были приговорены к кнуту и ссылке в Сибирь. Причем красавице Лопухиной, несомненно, с ведома ревнивой императрицы, тремя ударами кнута спустили всю кожу со спины. В то время как некрасивой Бестужевой дозволено было откупиться от палача, и она пострадала несравненно меньше.
Конфискация поместий осужденных немного подправила дела казны, пребывавшей к тому времени в бедственном положении.
Однако там, где замысел Лестока и Фридриха не совпал с пожеланиями Елизаветы, он провалился. Ибо в конце года был-таки подписан союзный договор с Веной и Лондоном.
Впрочем, ничто в нашем мире не остается без вознаграждения, и творец договора Карл Бреверн скоропостижно скончался, как говорили, от яда, что с учетом манер и наклонностей прусского короля Фрица вовсе не было невероятно.
Что касается собственно дипломатических отношений с Пруссией в это время, то они, кажется, совершенно наладились, и ко двору вызвали невесту русского наследника, дочь немецкого принца, находившегося на службе у прусского короля, принцессу Ангальт-Цербскую, получившую при православном крещении имя Екатерины Алексеевны — будущую Екатерину Великую. По этому поводу были даны знатные балы и салюты, в организации которых принял деятельное участие и господин Лодья.
Глава 30. На Восток
Между тем финансовое состояние России продолжало ухудшаться, налоги не могли покрыть потребностей двора и армии, императрице даже пришлось сокращать расходы на обеды и балы. Вместе с тем нехватка средств грозила нарушить политические планы не только на Западе, но и на Востоке, где после кровавого подавления башкирского восстания к 1740 году перед Российской империей открылись новые перспективы.
Генерал-лейтенант и сенатор Петр Шувалов вызвал Лодью и, когда тот прибыл во дворец своего могущественного знакомого, завел с ним беседу:
— Знаешь ли ты, Гавриил, что на востоке у нас киргиз-кайсаки (так называли казахов) шаткость проявляют, никак не могут заключить, с кем больше выгоды — с нами или с Китаем. Еще несколько лет назад некоторые их султаны присягнули российскому трону, и только лишь в прошлом году сильнейший из них, Абилмансур-хан, иначе называемый Аблаем, был вызволен нами из джунгарского плена. И вот теперь, гляди — послов заслал к Китайскому богдыхану, с намерением клятвенную шерть[13] принять!
