Валентин Тарасов - Чеслав. Воин древнего рода
— Да ты траву-то продолжай рвать, а не то отроки сразу заприметят, что я здесь.
Болеслава, опомнившись, стала послушно рвать стебли, слабо теперь разбирая, какие из них съедобные. Глаза ее, наполнившись слезами, тщетно пытались рассмотреть сквозь ветки куста схоронившегося Чеслава.
— Дитятко мое, как же ты? Я уж вся извелась, о тебе думаючи… Сердце-то изболелось от неведения…
— Болеслава, говори скорее, что в селении стряслось? — остановил ее Чеслав. — Голуба вчера огорошила, сказав, что меня теперь все бояться стали. Но отчего же?
— Да если б знать… — заговорила Болеслава, от волнения и негодования глотая слова. — У людей словно сказ начался… Зимобор, Сбыслав и другие старейшины за ворота без надобности и охраны выходить всем запретили…
— Но в чем моя-то вина? — не понимал Чеслав.
Чтобы лучше слышать Болеславу, он подался вперед, продираясь сквозь ветки куста и от волнения не обращая внимания на царапины.
— Так ведь Леду-то Кривую как будто бы кто-то порешить хотел. — Болеслава, справившись с нахлынувшими чувствами, стала рассказывать: — Она в лесу шастала, чего там ей понадобилось, не знаю, да стрелой в нее и стрельнули, а потом и нож метнули. Да уж больно прыткой старуха оказалась — и от того, и от другого увернулась, леший ее не берет, болячку. Так она, полоумная, стала всем в городище говорить, что это ты ее жизни лишить хотел. Что, мол, точно не видала, но это ты, дескать, больше некому. Во змея какая! Тьфу! — Болеслава от досады плюнула на землю. — Так она и из хаты своей выходить после этого боялась. Но потом в ухе у нее стрелять стало, видать, Великие наказали за то, что наставляет слухалки свои любопытные на то, что ее не касается. Да так болело, что мочи терпеть не стало! Видно, так придавило, что, несмотря на свою боязнь, побежала она за помощью к Маре. И даже запрет волхва ей, поганке, нипочем! А там, сказывает, и повстречала тебя снова. Не знаю, что случилось с ней на самом деле, да только влетела она в селение галопом, глаза выпученные, воздух ротищем хватает и орет, как будто ее режут: «Убивают! Заслоните, люди добрые, от убивцы Чеслава!» И такие страхи о тебе говорить начала!.. Чур! Чур! Чур!.. Чтоб язык ее поганый отсох! Сидит теперь в хате у себя, трясется…
— Но я же ей ничего не сделал! — возмутился Чеслав от такой несправедливости. — Только возле Марыной пещеры на тропе с ней свиделись…
— Да я же… — Болеслава, забыв об осторожности, снова готова была кинуться в куст, но вовремя опомнилась. — Да я же всем так и говорю, что это не ты стрелял в нее, а Кривая Леда брешет, как всегда. Да кто меня послушает… И к дому теперь никто не приходит, люди косятся… Ратибор ходит чернее тучи грозовой… А тебя общиной изловить порешили… Ой, что будет-то с тобой, соколик! — И слезы опять полились из ее глаз. — А я вот хлебца свеженького тебе принесла. Чай исхудал, дитятко? — Болеслава достала со дна лукошка припасенный и припрятанный хлеб и положила его в траву.
Ошарашенный рассказом Болеславы, Чеслав чувствовал себя так, будто на него упало огромное бревно, придавив всем своим непосильным весом. Он даже чуть не забыл спросить ее о том, что касалось смерти Велимира. Но все же вспомнил.
— Болеслава, скажи, ты помнишь, нам на ту охоту, когда отца… Ты нам снедь собирала, и там кувшин с медом был…
— Кувшин? Какой кувшин? — не сразу поняла парня Болеслава, настолько неожиданно он стал говорить о прошедшем.
— Ну тот, что ты на охоту дала… Кто-нибудь мог в напиток, что был в том кувшине, зелья какого подмешать?
— Зелья в кувшин? Ничего не понимаю… — Болеслава искренне не могла понять, о чем говорит Чеслав.
Чеслав, чувствуя, что их разговор затянулся и остановка Болеславы может стать уже подозрительной, стал торопить ее с ответом:
— Болеслава, скажи скорее, мог ли кто-нибудь в мед зелья подсыпать?
— Да какого ж зелья? Я только мяты чуток, самую малость добавила. А так… в доме… — Болеслава наконец-то поняла, что Чеслав спрашивает ее о чем-то важном для него и каким-то образом связанном с той роковой охотой, и потому даже побледнела. — Да кто угодно мог, пока мед настаивался… И если в доме нас не было, то и любой из селения зайти мог…
Чеслав увидел, что за отставшей Болеславой вернулся один из пастухов, и поспешно сказал:
— Иди, Болеслава, иди. И не волнуйся за меня. Мне лес что дом родной.
— Стряслось что, Болеслава? — крикнул ей паренек.
Болеслава заторопилась отойти от куста волчьих ягод.
— За травинкой неловко нагнулась, в спине и кольнуло. А вот с Лесом пошепталась, да и попустило. Спасибо тебе, батюшка, дух лесной!..
Когда стадо и пастухи скрылись из виду, Чеслав взял оставленный Болеславой свежеиспеченный хлеб и с наслаждением вдохнул его аромат. Наверное, это был сейчас самый дорогой для него запах — дух его родного дома…
Этой ночью Чеслав слышал, как выла волчица, тоскуя по убитому им волку. Он различил этот протяжный тоскливый вой сквозь сон и до рассвета уже не смог заснуть. Этот призыв волчицы как будто задевал что-то внутри него, словно натягивал тетиву на луке, а отпустить вместе со стрелой не мог.
«Неужто дух убитого и вкушенного мной тогда на посвящении зверя отзывается во мне? Недаром старики говорят, что именно так и должно быть…»
Сейчас он плохо помнил, что происходило с ним после того, как он испробовал напиток мудрости, смешанный с волчьей кровью, и что потом видел в чреве Волка Огненного и Змея-Велеса. Но все же какие-то смутные воспоминания время от времени возникали в его сознании, а особенно всплывали в снах. Но он не знал, не был уверен: только ли это сны? И если сны, то о чем хотят поведать ему? А может, нечто большее?..
«Видать, огромная сила была в том напитке, что пили мы из чаши мудрости… Как бы не сами Великие тайну зелья того поведали избранным?! Зелье!.. Зелье!..»
Мысли Чеслава сразу же вернулись к смерти отца и следу, по которому он шел в поисках убийцы. Встреча с Болеславой ничего не прояснила ему о том злосчастном кувшине, из которого они пили дурман. Теперь он и сам понимал, что зелье в кувшин мог положить кто угодно. И не от кувшина след надо было распутывать, а от самого зелья. А по зелью самой большой знахаркой у них была… Мара!
К ней и отправился Чеслав, едва отступила ночь. Дорога к пещере знахарки от схованки юноши была неблизкой. И идти нужно было с оглядкой, так как на самого Чеслава непонятно по какой причине охотился пришлый чужак.
Юноша, погруженный в свои думы, не сразу обратил внимание на то, что лес вокруг него как-то необычно для своей повседневной суетливой жизни притих, насторожился, словно зверь какой в предчувствии грозы или опасности. Эта смутная, внезапно подкравшаяся тревога вывела Чеслава из задумчивости. Сделав еще несколько шагов, он остановился. Вроде бы ничего, что могло бы насторожить, не приметил его острый глаз… В зеленых владениях Леса все, как обычно… Но инстинкт говорил ему о скрытой угрозе, невидимой пока что глазу, но распознаваемой каким-то непонятным ему самому чутьем…
