Анна Малышева - Посланница судьбы
– А состав «чумного уксуса» вы знаете, молодой человек? – тем временем экзаменовал Белозерского Гильтебрандт-старший. – Или так, к слову его упомянули?
– На литр винного уксуса берется по две унции розмарина, шалфея и перечной мяты, по пол-унции гвоздики, цитварного и дягилевого корней. Все это кипятить и настаивать три дня, – без запинки отвечал Глеб. – Это снадобье впервые было изготовлено в начале восемнадцатого века в Марселе четырьмя колодниками, грабившими зачумленные дома…
– Я завтра же пришлю тебе две ванны, Иоганн, – тем временем обещал Федор Петрович Гааз главному врачу университетской больницы. – Ты только не отмахивайся, не вороти нос, сынок! Это дело правильное. А твой заместитель, кажется, умница… Еще в «уксус четырех разбойников» иногда добавляют чеснок, – обернувшись к Глебу и к Гильтебрандту-старшему, с улыбкой подсказал он.
– Что же нам теперь делать, ваше превосходительство? – пытал губернатора декан политического отделения Денисов. – Неужели закрываться?
– Распускайте всех студентов на вакации, – твердо заявил генерал-губернатор. – Пока холеру не одолеем, занятий не будет…
Делегация вскоре отбыла. Глеб и Гильтебрандт остались на ночное дежурство, и вскоре им принесли еще одного больного. Им оказался университетский сторож.
Он почувствовал себя плохо, пошел в уборную и там потерял сознание. Болезнь протекала настолько скоротечно, что докторам оставалось только в отчаянии разводить руками. Сторож скончался через два часа. Потом поступили два студента. Они не дожили до утра.
Утром декан политического отделения Денисов собрал в актовом зале всех студентов и профессоров и объявил им, что занятия в связи с эпидемией холеры отменяются и возобновятся, когда болезнь будет полностью ликвидирована.
После собрания Денисов пошел в лечебницу и упал прямо на пороге ординаторской. К тому времени уже прибыли две ванны из Старо-Екатерининской больницы от Гааза, но они декану не помогли. Вечером того же дня он скончался.
Так началась эпидемия холеры морбус. Москва задымила кострами. По Тверской покатились первые «холерные телеги» с трупами.
Глава пятая
Триста тысяч детей императора российского. – «Шарлатан» Ганеман и белая чемерица. – Польские отравители, французские шпионы и вишневая настойка из Малороссии. – Неверная жена барона Гольца. – Глеб Белозерский получает драгоценный подарок
Весть о начавшейся в Москве эпидемии застала императора в Зимнем дворце. Срочная депеша от московского генерал-губернатора Голицына была получена эстафетой вечером девятнадцатого сентября, почти через сутки после смерти студента Трофимова. Начальник Третьего отделения Бенкендорф был тотчас отозван из отпуска, который он проводил в своем прибалтийском поместье, в Фалле. Александр Христофорович по старой кавалерийской привычке приехал в столицу верхом в сопровождении денщика.
Был седьмой час утра, когда он вошел в кабинет государя, где застал Николая Павловича за обычной утренней зарядкой с карабином. Шефа жандармов, своего старого друга Алекса, император мог принять в любое время суток.
– Не уберегли мы с тобой Москвы от холеры, – вместо приветствия с укоризной произнес Николай. – Под самые холода, мерзавка, пришла в Первопрестольную! И карантины не спасли. Видать, прав был Гааз, по воде да по воздуху пробиралась, шельма!
Давно Александр Христофорович не видел императора в столь возбужденном состоянии. Взор Николая пылал гневом, когда он говорил:
– И главное, все эти наши хваленые знаменитости, светила медицины, оказались совершенно беспомощными, никуда не годными докторишками! Теперь известно, какова им цена!
– Вчера в одной газете, – припомнил вдруг Бенкендорф, – я прочитал, что в Смоленске в военном госпитале какой-то врач излечил нескольких пациентов от холеры. Может быть, врут?
– Узнай, кто таков! – сразу оживился Николай. – Потом срочной эстафетой передай Голицыну. Пусть немедленно выпишет его себе в Москву!
На этой фразе император закончил утреннюю процедуру, переоделся и приступил к завтраку, который по обыкновению разделил со старым приятелем. Они усаживались за маленький столик, как два добропорядочных бюргера, и, попивая чай, вели мирную беседу. Однако сегодня аппетит у обоих отсутствовал, и крендели остались нетронутыми.
– Москву следует закрыть, – рассуждал Александр Христофорович, – заранее предупредив об этом москвичей, чтобы те, у кого есть подмосковные имения, успели в них укрыться.
– Москву-то мы закроем, Алекс, – согласился император, – но… – Он сделал небольшую паузу, посмотрев старому другу прямо в глаза. – Лишь после того, как я въеду в Кремль.
– Это огромный риск, – слабо возражал шеф жандармов, прекрасно понимая, что переубедить Никса, если тот уже принял твердое решение, все равно, что прекословить мраморной статуе.
– Государь должен быть со своим народом в сей грозный час, – не без пафоса произнес Николай Павлович. Но Бенкендорф знал, что за этими громкими словами стоит подлинная любовь к Отечеству и своему народу, а также невероятная ответственность, которую император всегда глубоко чувствовал и осознавал. – Люди должны видеть, что государь рядом с ними, не бросил их на произвол судьбы и вовсе не боится холеры. Тогда и они превозмогут свой страх, не поддадутся панике, и болезнь отступит, как отступила от Москвы чума в тысяча семьсот семьдесят первом году…
– Но ведь твоя бабушка, Никс, не приезжала тогда в чумную Москву, – вставил Бенкендорф, слабо надеясь отговорить императора от рискованной поездки.
– Она послала графа Григория Орлова с большим штатом лекарей, – продолжал исторический экскурс Николай Павлович, – и они блестяще справились с эпидемией, так что бабушка только диву давалась. Ведь она уже панихиду заказала по Григорию, но граф оказался не робкого десятка. Он разъяснял московскому люду, что чума любит труса, и главное – побороть страх в себе и укрепиться духом.
– Так пошли в Москву меня, – предложил шеф жандармов, – зачем самому-то ехать?
– Я хочу укрепить дух москвичей, – помедлив, ответил император, – чтобы они не чувствовали себя оставленными, а, напротив, видели – государь с ними, и он не боится холеры…
Александр Христофорович в какой-то миг перестал слышать речь Николая. Он вдруг перенесся в затопленный, разоренный разрушительной стихией Петербург и увидел другого государя, которого народ нарек Благословенным. Во время страшного наводнения двадцать четвертого года генерал-адъютант Бенкендорф стоял рядом с императором Александром на каменной лестнице Зимнего дворца. Вода достигла уже шестой ступени. Императорский катер с матросами качался на волнах, привязанный к пристани. Нева хлынула в город, сметая все на своем пути. Мимо них проплыла сенная барка с женщинами и детьми, отчаянно кричащими, молящими о помощи. «Бенкендорф, голубчик, – обратился к нему император по-французски, – я не могу такое вынести… Попробуй что-нибудь сделать для этих бедолаг!» В небесно-голубых глазах Благословенного стояли слезы, лицо сводили судороги. Он из последних сил сдерживался, чтобы не разрыдаться.
