Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)
– О папа! – добавила Роза. – То, что вы сейчас сделали, – настоящее преступление.
– А, и ты здесь, пигалица! – заорал старик и, кипя от гнева, повернулся к дочери. – Не суйся, куда не просят, занимайся своими делами! И главное, проваливай отсюда! Живо!
– Несчастный! – не унимался Корнелис, задыхаясь от горя. – Презренный!
– В конце концов, это всего лишь тюльпан, – буркнул Грифиус, слегка сконфуженный. – Вам их выдадут сколько пожелаете, у меня таких сотни три на чердаке валяется.
– К дьяволу ваши тюльпаны! – закричал Корнелис. – Они достойны вас, а вы стоите их. О, будь у меня сто миллиардов миллионов, я бы их все отдал за тот, который вы растоптали!
– Ага! – вскинулся Грифиус, торжествуя. – Вот и видно, что не за тюльпан вы так держались! Сами же и проговорились! Было, значит, в этой фальшивой луковице какое-то колдовство, может, вы через нее задумали как-нибудь связаться с врагами его высочества. А он-то вас помиловал! Говорил же я, что зря вам голову не оттяпали.
– Отец! Отец! – укоризненно простонала Роза.
– Что ж! Тем лучше, тем лучше! – бубнил Грифиус, распаляясь. – Я ее уничтожил! Уничтожил, да, и буду уничтожать всякий раз, если вы опять приметесь за свое! Ах, ведь я же вас предупреждал, миленький дружок, что я устрою вам нелегкую жизнь.
– Будь ты проклят! Проклят! – рычал заключенный, дрожащими пальцами безнадежно теребя жалкие останки своей луковички, конец стольких надежд.
– Дорогой господин Корнелис, мы завтра же посадим другую, – шепнула ему Роза, понимая, сколь огромна скорбь цветовода, и поспешила, святая душа, уронить каплю целительного бальзама на кровоточащую рану ван Берле.
XVIII. Поклонник Розы
Роза едва успела прошептать Корнелису эти утешительные слова, как на лестнице раздался чей-то голос, обладатель которого спрашивал у Грифиуса, что случилось.
– Отец, вы слышите? – спросила Роза.
– Что еще?
– Вас зовет господин Якоб. Он беспокоится.
– Столько шуму наделали, – буркнул Грифиус. – Тут недолго подумать, что он меня укокошил, этот ученый! Ах, с умниками вечно хлопот не оберешься!
Потом, ткнув пальцем на лестницу, сказал Розе:
– Ну-ка, мамзель, марш вперед!
И, запирая дверь камеры, крикнул:
– Я иду к вам, дружище Якоб!
Так он удалился, уводя Розу, а бедный Корнелис остался в одиночестве и горьком унынии, бормоча:
– Ох, старый палач, это не я тебя, а ты меня убил! Я этого не переживу!
Злополучный узник действительно захворал бы и слег, если бы благое Провидение не послало ему спасительную отраду, имя которой Роза.
Девушка пришла в тот же вечер.
В первых же словах она сообщила Корнелису, что ее отец отныне не будет мешать ему разводить цветы.
– С чего вы взяли? – уныло спросил заключенный.
– Он сам так сказал.
– Может быть, затем, чтобы меня обмануть?
– Нет, он раскаивается.
– О, неужели? Слишком поздно.
– Это раскаяние проснулось в нем не само по себе.
– Кто же его разбудил?
– Знали бы вы, как ругал его приятель!
– А, снова господин Якоб? Он, похоже, состоит при вас неотступно.
– Во всяком случае стремится покидать нас как можно реже.
При этих словах она усмехнулась так выразительно, что облачко ревности, набежавшее на чело Корнелиса, тотчас рассеялось.
– Как же все это вышло? – допытывался узник.
– Ну, за ужином отец в ответ на расспросы друга рассказал историю с тюльпаном, вернее, с луковичкой, и похвастался славным подвигом, который он совершил, растоптав ее.
Из груди Корнелиса вырвался вздох, напоминающий стон.
– Видели бы вы в этот момент господина Якоба! – продолжала Роза. – Право, я уж думала, он подожжет крепость: глаза у него стали, как два горящих факела, волосы поднялись дыбом, он сжал кулаки! Было мгновение, когда мне почудилось, что он хочет задушить моего отца.
– И вы сделали это? – закричал он. – Вы раздавили луковицу?
– Само собой, – буркнул отец.
– Это подло! Отвратительно! Злодеяние, вот как называется то, что вы совершили! – проревел Якоб.
Мой отец совсем опешил, спрашивает друга:
– Вы что, тоже рехнулись?
– О, что за достойный человек этот Якоб! – пробормотал Корнелис. – Честное сердце, высокая душа!
– Как бы то ни было, невозможно отругать человека больше, чем он отругал моего отца, – заключила Роза. – Он прямо был вне себя. И все твердил: «Раздавлена, луковица раздавлена, о Боже, ее растоптали!» Потом повернулся ко мне и говорит: «Но она же была у него не последней?»
– Он так спросил? – Корнелис насторожился.
Девушка продолжала рассказ:
– «Думаете, у него еще есть? – спросил отец. – Ладно, поищем остальные». Тут Якоб схватил его за ворот да как заорет: «Вы и до них хотите добраться?!» Но тут же его отпустил, снова обратился ко мне и спрашивает: «А что сказал этот бедный молодой человек?» Я не знала, что ответить, вы же просили не давать никому догадаться, как для вас важны эти луковицы. К счастью, отец вывел меня из затруднения: «Что сказал? – говорит. – Да он просто взбесился!» Я его перебила: «Как же, – говорю, – было не возмутиться? Вы так грубо, несправедливо с ним обошлись!» Тогда и мой отец в свой черед закричал: «Ах, скажите на милость, большое дело – раздавить луковицу тюльпана! Их в Горкуме на базаре продают по флорину за сотню!» Тут я сдуру сболтнула: «А может, та была куда ценнее?»
– И как он, Якоб, воспринял эти слова? – спросил Корнелис.
– Признаться, мне показалось, будто у него молния в глазах сверкнула, когда он их услышал.
– Да, но вряд ли это все. Он ведь сказал еще что-нибудь?
– Таким медовым, вкрадчивым голосом: «Значит, прекрасная Роза, вы полагаете, что они весьма ценны?» Вот когда я поняла, что совершила ошибку. Ответила как могла небрежнее: «Откуда мне знать? Что я смыслю в тюльпанах? Мне одно ясно: поскольку мы, увы, обречены жить в окружении заключенных, я понимаю, как драгоценно для узника все, что помогает убивать время. Бедного господина ван Берле развлекал его тюльпан. Вот я и говорю, что жестоко было отнимать у него эту забаву». Тогда мой отец говорит: «А мне прежде всего непонятно, как он раздобыл эту луковицу. Вот в чем надо бы разобраться, я так считаю».
– Я сразу отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами. Но зато встретила взгляд господина Якоба. Он так смотрел, будто хотел выведать все мои мысли, в самую душу забраться. Тогда я решила рассердиться, это ведь часто избавляет от надобности отвечать на вопросы. Пожала плечами, повернулась к нему спиной и пошла к двери. Но на полпути остановилась, потому что расслышала, что сказал Якоб моему отцу, хоть он говорил тихо: «Проверить это не трудно, черт возьми!» – «Как?» – «Да обыскать его! Если есть другие, мы их найдем, ведь дочерних луковиц обычно бывает три».
