Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей
ГЛАВА III
Привратник, девушка и гладиатор
Дверь дома Диомеда была открыта, и старый раб Медон сидел на нижней ступени лестницы. Этот роскошный дом богатого торговца еще и сейчас можно увидеть за городскими воротами, в самом начале Дороги Гробниц. Несмотря на соседство мертвых, квартал этот был веселый. На другой стороне улицы, всего на несколько шагов ближе к воротам, был большой заезжий двор, где люди, посещавшие Помпеи по делам или искавшие здесь развлечений, останавливались закусить и отдохнуть. У ворот этого двора теперь стояли повозки и колесницы — одни только что подъехали, другие уже отъезжали, вокруг царили суета и оживление. У двери сидели за круглым столиком несколько крестьян и за утренней чашей вина разговаривали о своих делах. Дверь была разрисована в шахматную клетку, известную людям с незапамятных времен. На крыше дома была устроена терраса, где женщины, жены крестьян, которые беседовали внизу, сидели или стояли и, перегнувшись через перила, переговаривались со своими знакомыми. По соседству, в глубокой нише, на покрытой материей скамье отдыхали двое или трое бедняков, отряхивая пыль с одежды. За домом тянулся большой пустырь, некогда бывший кладбищем древнего народа, который жил здесь еще раньше, — теперь тут сжигали мертвых. Над пустырем возвышались террасы красивой виллы, утопавшей в зелени. Сами гробницы, изящные и разнообразные, окруженные цветами и деревьями, не навевали грусти. У ворот города, в маленькой нише, неподвижный и послушный дисциплине, стоял на часах римский легионер. Солнце ярко блестело на его шлеме и на копье, которое он держал в руке. Ворота состояли из трех арок; средняя была предназначена для колесниц и повозок, две крайние — для пешеходов, а по обе стороны от них высились массивные стены, окружавшие город, многократно чинившиеся в самые различные эпохи, после того как война, время или землетрясение разрушали эти бесполезные укрепления. Над стенами, близко друг от друга, возвыша лись квадратные башни, нарушая своей живописной суровостью однообразие стен и красиво вырисовываясь рядом с новыми белыми домами.
Дорога на Геркуланум сворачивала и исчезала среди виноградников, над которыми в своем угрюмом величии хмурился Везувий.
— Слыхал новость, старик Медон? — спросила молодая женщина с кувшином, остановившись у двери Диомеда поговорить с рабом, — она шла на заезжий двор наполнить кувшин водой и поболтать с проезжими.
— Новость? Какую новость? — спросил раб, поднимая голову.
— Знал бы ты, какой гость въехал в ворота сегодня утром, когда ты, конечно, еще спал!
— А-а, — сказал раб равнодушно.
— Да, это подарок от благородного Помпониана.
— Подарок? Но ты, кажется, сказала, что приехал гость.
— Да, это сразу и гость и подарок. Знай, жалкий глупец, что это молодой красавец тигр, он примет участие в предстоящих играх. Слышишь, Медон? Вот это будет развлечение! Да я глаз не сомкну, покуда его не увижу. Говорят, он так страшно рычит!
— Бедная дура, — сказал Медон печально и презрительно.
— Нечего меня дурой обзывать, старый пень! Тигр— это замечательно, особенно если он кого-нибудь сожрет. Подумай, Медон, теперь у нас есть и лев итигр! Вот только нет двух подходящих преступников, и нам из-за этого, быть может, придется глядеть, как они сожрут друг друга. Между прочим, у тебя сын гладиатор, красивый и сильный малый. Ты бы уговорил его выйти против тигра. Уговори, век буду тебе благодарна, и не одна я, — ты станешь благодетелем всего города.
— Уходи, — сурово сказал раб. — Подумай о собственном спасении, прежде чем болтать о смерти моего бедного мальчика.
— О собственном спасении? — сказала девушка и в испуге оглянулась вокруг. — Сгинь, рассыпься! Пусть твои слова падут на твою же голову! — И девушка схватилась за талисман, висевший у нее на шее. — Какая же опасность мне угрожает?
— Земля тряслась несколько дней назад — разве это не предостережение? — сказал Медон. — Разве у нее нет голоса? Разве она не сказала нам всем: «Готовьтесь к смерти, конец близится».
— Ах, какая чушь! — сказала женщина, оправляя на себе тунику. — Ты говоришь, как эти назареяне, — наверно, ты тоже один из них. Ну ладно, некогда мнеболтать с тобой, старый ворон. Ты становишься все ворчливее. Прощай! О Геркулес, пошли нам преступника для тигра и еще одного — для льва!
Эй, эй! Веселья сладок зов!
Под нами целый лес голов.
Глядите! Вон идут бойцы.
Проткнут мечами храбрецы
Друг другу крепкие бока!
Болтайте, зрители, пока. .
Топ-топ! Как весело идут!
Эй, эй! Нас ждет веселье тут!
Напевая звонким голосом эту милую песенку и подобрав полы туники, чтобы не запылить ее по дороге, женщина легко пошла к заезжему двору.
— Мой бедный сын! — сказал раб вполголоса. — Неужто ради пустой потехи ты должен умереть? О, вера Христова, я исповедовал бы тебя со всей искренностью, но мне страшно, ты внушаешь ужас перед этими кровожадными страстями.
Сердце старика тоскливо сжалось. Он замолчал, погруженный в свои мысли, то и дело утирая рукавом глаза. Всем сердцем он был с сыном. Он не видел, как кто-то быстрым, мужественным шагом вошел в ворота. Он не поднял глаз, пока этот человек не остановился и не окликнул его тихо:
— Отец!
— Мой мальчик! Мой Лидон! Неужели это ты? — оказал старик радостно. — Только что я думал о тебе.
— Меня это радует, отец, — сказал гладиатор, почтительно касаясь коленей и бороды старого раба. — Скоро, быть может, я буду с тобой не только в мыслях.
— Да, сынок, но не в этом мире, — печально сказал раб.
— Не говори так, мой господин. Бодрись, потому что я чувствую… Я уверен, что одержу победу. И золото, которое я получу, купит тебе свободу. Отец, всего несколько дней назад надо мной посмеялся человек, чье доверие я не хотел бы обмануть, настолько он щедрее всех своих приятелей. Он не римлянин, он из Афин, и он смеялся надо мной, попрекнул меня корыстолюбием, когда я спросил, сколько получит победитель. Увы, он плохо знает душу Лидона!
— Ах, сын мой, сын мой! — сказал старик и, медленно поднявшись по ступеням, повел его в свою каморку, выходившую в зал, который на этой вилле был перистилем, а не атрием.
Каморка эта сохранилась и по сей день: третья дверь направо (первая вела на лестницу, вторая — в глухую нишу, где стояла бронзовая статуя).
— Конечно, тобой руководят великодушие, любовь и благочестие, — сказал Медон, когда они вошли в каморку, — но самый твой поступок греховен; ты хочешьпролить кровь ради свободы отца — это еще можно простить. Но, чтобы одержать победу, ты должен пролить чужую кровь. А это смертный грех; никакая цель не может его оправдать. Остановись! Лучше мне навеки остаться рабом, чем получить свободу такой ценой!
