Юрий Вронский - Странствие Кукши. За тридевять морей
Но выскочить на улицу ему не удается. Эфиоп, столь неуклюжий с виду, необычайно проворно вскакивает и, перегнувшись через столик, успевает крепко схватить Кукшу за шиворот. Кукша дернулся изо всех сил, надеясь освободиться ценой рубахи. Однако рубаха слишком прочна, из грубой толстой ткани, она не желает рваться! Эфиоп валится на столик, но рубахи из рук не выпускает. Кукша начинает крутиться, рассчитывая вывернуться из огромных черных лап служителя. Возможно, это ему удалось бы, если бы не вошедший в это мгновение посетитель, который кинулся на помощь эфиопу.
Но и вдвоем они не в силах надолго удержать крутящегося и брыкающегося Кукшу. К ним на помощь подоспевают скучающие без дела банщики. Попытки вырваться становятся безнадежными.
– Побегу за стражником, – говорит посетитель и выбегает на улицу.
Кукша дергается, рычит, но ничего не может поделать. В это время выходят словене. Оба в одинаковых хитонах и плащах с круглой золотой пряжкой на груди, оба с мечами на боку. Происходящее привлекает их внимание. Они видят, что несколько человек держат парня, которого они только что угощали вином. Им любопытно, что случилось.
– Вот, господа царские гвардейцы, – отвечает один из служителей, – полюбуйтесь! Хотел убежать, не заплатив положенного. Ничего, сейчас придет стража, там ему пропишут!
– Да, может, у него денег нет, – говорит один из гвардейцев.
– Нет денег, не ходи в баню! – отвечает служитель.
– Да, может, ему без бани и жизнь не в жизнь, – продолжает гвардеец.
– Ничего, там ему объяснят, что такое жизнь! – зловеще произносит служитель.
– А из-за чего разговор-то? – спрашивает гвардеец эфиопа. – Из-за пяти оболов, небось?
Эфиоп подтверждает, что именно так. Гвардеец достает мошницу и отсчитывает в ладонь эфиопа деньги.
– Вот тебе пятьдесят оболов! Ты доволен?
Эфиоп подобострастно кивает, он очень доволен.
– Подумаешь, деньги – пять оболов! – говорит гвардеец. – Разговору больше!
Второй гвардеец откликается:
– И то сказать, разговору больше…
Кукшу отпускают. Он не мешкая и не говоря ни слова, лишь взглянув благодарно на гвардейцев, юркает за дверь и пускается наутек.
Глава девятая
ГОЛОДНЫЙ БУНТ
С самой весны нещадно палит солнце. За лето не выпало ни одного дождя. От зноя все кажется белесым – и раскаленная земля, и дома, и одежды прохожих. На полях Фракии, области, примыкающей к Царьграду, горит хлеб. Деревенские жители обходят крестным ходом свои нивы с молением о дожде. Люди поднимают глаза к небу, но оно не отзывается на их мольбы. Встречая друг друга, жители сокрушенно вздыхают: в прошлом году ничего не уродилось, а в этом будет еще хуже!
С каждым днем растут цены на хлеб. Торговцы, пользуясь случаем, стараются продать его подороже, а иные придерживают свой хлеб в ожидании еще более высоких цен.
Власти распорядились срочно закупить для столицы как можно больше зерна в Сицилии, и царьградцы каждый день с утра жадно всматриваются в синюю даль Пропонтиды, в ту сторону, откуда должен показаться караван судов с сицилийским хлебом.
И вот приходит известие, что каравана не будет – его захватили сарацинские морские разбойники. Более трех десятков лет тому назад сарацины большой силой высадились на острове Крит и отторгли его от Византийской империи. С той поры благословенный остров превратился в злое разбойничье гнездо, ставшее грозой для торговых морских путей и побережий империи.
Растаяла последняя надежда. Откуда теперь ждать спасения? Многие из тех, что еще недавно, радуясь дороговизне, спешили распродать свой хлеб, вовсе перестают им торговать – боятся, как бы самим не остаться без хлеба. Цена на хлеб за несколько дней вырастает вдесятеро против прежней. Страшно подумать о тех, кто и в спокойное-то время еле сводил концы с концами!
Растут цены на продовольствие – растет тревога в сердцах горожан. Она не минует ни бедных, ни богатых. Обитателям красивых особняков пока что не грозит голодная смерть, но они могут видеть из окон ослабевших от голода людей, которые валяются на мостовых, на городских лестницах, у подножий прекрасных изваяний и под мраморными колоннами портиков, напоминая издали кучки грязных лохмотьев. Многие из этих несчастных уже никогда не поднимутся.
Важный сановник, осторожно выглядывающий на улицу из-за оконного занавеса, вдруг встречает взгляд, горящий безумной ненавистью. Сановник в страхе отшатывается от окна, хотя с улицы его не видно.
Казалось бы, чего ему бояться? Он отделен от улицы и от голодной толпы толстыми каменными стенами, прочными оконными решетками и преданностью многочисленной челяди, живущей возле него в сытости и довольстве…
Но он боится… Страх жесткой рукой сдавливает ему горло, не помогают ни стены, ни решетки, ибо воздух на улице и в особняке один и тот же, а в воздухе пахнет бунтом… Многие заблаговременно покидают столицу и отправляются в загородные имения, чтобы там переждать надвигающиеся события.
Однако не все улавливают тревожный запах бунта. По Воловьему торгу шествует горожанин в желтой шелковой хламиде. На лице его незаметно и следа беспокойства. Он надменно оглядывает людей в лохмотьях, брюзгливо переступает через тех, кто лежит на его пути. Его хламида в лучах предвечернего солнца пылает, словно золото.
Следом за ним на некотором расстоянии идет Кукша, привлеченный звяканьем монет в калите богатого горожанина. Кто знает, может быть, подвернется удобный случай и Кукше удастся вытащить из калиты мошницу с деньгами?
На ступеньках портика сидит изможденная женщина, ее черные глаза из-за страшной худобы кажутся огромными. На руках она держит младенца с такими же черными, как у нее, глазами. Глаза младенца неподвижны, и по ним ползают мухи. Женщина бормочет:
– Баю-баюшки-баю, мой маленький ангелочек. Пусть тебе приснится прекрасная царевна. Вырастешь большой – женишься на царевне, будешь жить во дворце и никогда не узнаешь горя. Баю-бай, мой сладкий!
Она качает младенца, мухи слетают с его глаз и снова возвращаются. Женщина сердито отгоняет их:
– Кыш, кыш, проклятые!
Она видит идущего мимо горожанина в желтой хламиде.
– Добрый господин, – кричит женщина, – дай кусочек хлебца моему ребеночку!
Горожанин не отвечает, она поднимается и идет за ним, клянча хлеба.
– Отстань, – сердито говорит горожанин. Взглянув на младенца, он добавляет: – Ему уже не нужно хлеба.
Женщина наклоняется к младенцу и словно только сейчас замечает, что он мертв. Она начинает причитать:
