Александр Балашов - Пророчество Асклетариона
— Вкус публики нужно воспитывать…
Босой академик залетел в комнату с большим блюдом рыбного ассорти: на тарелке лежали три скукоженные кильки с уже оторванными головами и засушенная с прошлой пьянки селедка.
— У кого деньги-то, Звездочёт?… У всякого быдла, у торжествующих свиней!.. Они казны не считают… Но за твой исторический реализм, передвижник, они и гроша ломаного не заплатят. Не их товар.
— Товар? — не понял Максим.
— Злыдень рассказывал, что ты что-то из жизни Древнего Рима мазюкаешь…
— Смерть Домициана…
— Ну, передвижник, и нашел ты тему!.. Голых баб, что ли, мало? На них хоть какой-то капусты нарубишь. А кому, скажи на милость, нужна нынче смерть обреченного прорицателями смерть двенадцатого цезаря? А? Ты не делай его фигуру главной на картине…
— Как не делать? Центральная фигура.
— Вот-вот, типичная ошибка дилетанта… Часто, благодаря угодливым пропагандистам власти, в памяти остаются не те имена… Не истинных героев, понимаешь? И молится пипл на выдуманных идолов. А могилы подлинных героев зарастают травой забвения, самой, Звездочёт, злой и несправедливой травой в мире.
Велесов ткнул вилкой в самую худосочную кильку, но не подцепил её с первого раза.
— Ты, парень, должен зарубить у себя хоть на носу, хоть на самом интимном месте: право на бессмертие в памяти поколений даёт только правда в искусстве. Ложь — мать лжегероев и идолов.
— Но Герострат вошёл в историю через своё преступление, — возразил Нелидов. — Домициан интересен мне как жертва правдивого пророчества.
Профессор наконец-то подцепил кильку на вилку и отправил её в рот.
— Художник смотрит не глазами, а сердцем… Посмотри на ситуацию своим ещё неопытным и наивным сердцем. И ты увидишь: не в нём, Домициане, жалком и жестоком трусе дело… Все трусы, как правило, жестоки, стоит им получить хоть какую-то власть над ближним или дальнем. Домициан интересен только с позиции подвига его астролога. А вот об астрологе, ценой своей жизни высказавшего правду в глаза диктатору, — историки предпочли умолчать… Без подвига Правды нет смысла в твоей картине. Художник, если он хочет остаться в памяти поколений, просто обязан попросить у смерти бессмертия… Иначе нет смысла браться за творчество.
— А в чём смысл?
— В Искре Жизни, старичок. В Искре…
— А она в чём?
— В предсказании его астролога, который в глаза сказал Правду диктатору. Вот кто достоин бессмертия в нашей памяти. Как его звали запамятовал?
— Асклетарион… Или Аскларатион… Я сам путаюсь.
— Асклератион… И у тебя, Звездочёт, склероз… Не рановато ли?
Доктор Велес смачно выругался.
— Что случилось? — спросил Максим.
— Порезался, блин… Кто-то консервный нож увел… Быть может, даже твой Злыдень. Он, я знаю, вилки в дешевых кабаках тырит.
— А он бывает у вас, маэстро?
— Как-то забрел… Бутыль с американской самогонкой приносил — виски.
Он торжественной походкой вошел в комнату с открытой банкой свиной тушенки и ископаемыми кусками черного хлеба на треснувшей тарелке без голубой каёмочки.
— Тоже интересовался моим мнением о своей последней работе… «Ночной позор», кажется, назвал картинку… Бабы голые, экстасенсы и колдуны, астрололги-звездочеты. Херня всякая, короче… А чего теперь у меня интересоваться? Как сказал Фима, я человек из непредсказуемого прошлого, прорицаю непредсказуемо.
— А мне Коля писал, что вы заинтересовались моей работой, сюжетом картины «Пророчество Асклетариона»…
— Чьим, чьим пророчеством, Звездочет?
Он придвинул два разномастных стула к столу, достал из чрева буфета плохо помытые фужеры.
— Мыть не буду, давеча из них водку глотали… — под нос себе бурчал старик. — Продезинфицировались на славу.
Он посверлил ироничными черными глазами Максима. Перевел взгляд блестящих глаз на большую бутылку «Марьинской» — и сладострастно потер руки.
— Так говоришь, пишешь сюжеты из Древнего Рима?… Лихо. Я когда-то, в своей прошлой жизни, преподавал искусство Древнего Рима. Моим кумиром был божественный Юлий, а уж никак не кривоногий и злобный карлик Домициан, которого итальяшки так и не возвели в ранг «божественного»…
Велесов задумался и вдруг спросил:
— А знаешь, чем он прикрывал лысину, чтобы не навлекать насмешек недоброжелателей?
— По особому причесывался? — неуверенно предположил Максим.
Доктор лукаво стрельнул в провинциала своим «живым черным глазом», радостно покачал головой:
— А вот и мимо!.. Лысину он прятал под лавровым венком. Сенат дал ему такое право его постоянно носить. Вот это, я понимаю, привилегия, царская льгота. — Велес закашлялся, покрутив головой, сплюнул в цветочный горшок с засохшей геранью. — Привилегии должны подчеркивать твое достоинство, а не усугублять твои же недостатки. Не так ли, господин Шляпа? Шляпа у тебя выдающаяся. На какой помойке её приобрел, господин Звездочёт? — И тут же сменил пафос академического лектора на жалобный вопрос: — Ты не видел, куда я задевал свои почти новые кроссовки? Такие замечательные китайские тапочки… Из чистого хлопка… С двумя белыми полосочками на щёчках… Неужто кто-то из этих мазилок ушел вчера в них домой? А в чём я буду выходить в свет? За ливерной колбасой, пивом и хлебом? Скажи мне, кудесник, любимец богов… Меня, кстати, Михаилом Семеновичем зовут. По паспорту.
— Максим Дмитриевич, — представился Нелидов.
— Максимка… Максима Дмитриевича не заслужил еще… Какие твои годы?
Делая рассеянный обыск своей богемной квартирки, Михаил Семенович заглянул под буфет.
— Тапочки под грибком, — улыбнулся Максим.
— Каким еще грибком, на хрен?
— Под столом.
Доктор Велес, сделав гримасу на лице, нагнулся и вытащил растоптанные дешевые кроссовки.
— Чудеса в решете, да и только.
— Самое заметное место — самое незаметное.
— Философия склеротиков.
— Принцип конспираторов.
— Ну-ну… Экзамен на звездочета мне сдаешь? Ладно, удовлетворительно. Только ты свой прикид художника-передвижника снимай, парень! Ведь даже такой шляпой человеческой глупости не прикроешь… Я ведь не по одежке своих гостей встречаю, а по таланту и щедрости даров данайцев, которых я не боюсь. Ха-ха…
Михаил Семенович потер озябшие руки, глядя на литровую бутылку водки и яркие банки с пивом.
— Каждый наливает по себе… Каждый выбирает по себе: женщину, вину, вино, дорогу… — сказал Доктор Велес и, корча рожи, с отвращением выпил водку до дна. Занюхав хлебом, подождал, пока огненную жидкость примет организм в своё лоно, и умиротворенно сказал:
