Дадли Поуп - Лейтенант Рэймидж
Вот только глядя на палубу «Сибиллы» трудно было уверовать в Бога. Расчлененное тело с ногами, облаченными в пропитавшиеся кровью шелковые чулки и обутыми в туфли с элегантными серебряными пряжками, принадлежало бывшему капитану фрегата, а рядом с ним лежало то, что осталось от первого лейтенанта. Дни его подхалимства окончились, и какая-то ирония была в том, что человек, с лица которого не сходила обворожительная улыбка, лишился головы. Настоящая бойня: вот матрос, обнаженный до пояса, с волосами, собранными в косицу, с лентой на лбу, чтобы пот не заливал глаза, лежит, обхватив, как в любовном объятии, ствол сброшенной со станка карронады; живот его распорот. Рядом с ним другой, который кажется совсем целым, если не считать оторванной по плечо руки…
— Какие будут приказания, сэр?
Это боцман. Приказания… Пока он предавался раздумьям, все эти люди, оставшиеся в живых, ждали, пребывая в уверенности, что он сотворит чудо и спасет их, избавит от перспективы гнить заживо во французской тюрьме. Черт побери, выругался он, чувствуя, как его пробирает дрожь. Рэймидж напряженно пытался собраться с мыслями, и в этот момент заметил, как качнулась фок-мачта. Возможно, это происходило и раньше, боцман ведь удивлялся, как она еще не свалилась за борт. Свалилась за борт…
Да! Какого дьявола он не подумал об этом раньше? Ему хотелось кричать от радости: «Лейтенант Рэймидж очнулся, держитесь люди, держитесь, пока „Баррас“ …». Он почувствовал прилив возбуждения, словно под воздействием алкоголя, и стал потирать шрам на лбу.
Боцман глядел на него с изумлением, и Рэймидж осознал, что улыбается.
— Ладно, боцман, — бросил он, — за работу. Я хочу, чтобы всех раненых вынесли на палубу. Не важно, в каком они состоянии, соберите их всех здесь, на квартердеке.
— Но сэр…
— У вас есть пять минут.
Боцман прожил на этом свете шестьдесят лет, и волосы его, вернее то, что от них осталось, были седыми. И он знал, что вынести раненых на палубу означает подвергнуть их риску быть убитыми очередным залпом с «Барраса». Вот только он не отдает себе отчета, подумал Рэймидж, что «Баррас» теперь стреляет только по рангоуту. Он прекратил сметать ядрами и картечью все живое с палубы, понимая, что убил уже достаточно людей. Если линкор вновь откроет огонь по корпусу, то раненые, находящиеся внизу, будут подвергаться такому же риску быть убитыми большими зазубренными кусками дерева, которые отлетают от бортов — Рэймиджу приходилось видеть щепки более пяти футов длиной.
Раненых на палубу. Теперь шлюпки. Рэймидж побежал к гакаборту и перегнулся через него: несколько шлюпок еще волочились за «Сибиллой» на буксире, будучи спущены за борт при подготовке корабля к бою. Две шлюпки пропали, но оставшихся четырех вполне достаточно для выполнения его плана. Раненые, шлюпки. Теперь вода и провизия.
Вернулся боцман.
— Скоро мы покинем корабль, — сказал ему Рэймидж. — Раненых придется оставить на борту. У нас четыре шлюпки. Отберите четырех подходящих матросов, пусть каждый отвечает за свою шлюпку. Скажите им, пусть возьмут пару человек, если надо — больше, и сложат мешки с провизией и бочонки с водой у последнего пушечного порта на штирборте. На каждую шлюпку по компасу и фонарю. Убедитесь, что фонари исправны, а в шлюпках есть весла. Я жду вас через три минуты. Сам я собираюсь спуститься в каюту.
Прежде чем уйти, боцман бросил на него озадаченный взгляд. Под словом «каюта» на фрегате могла подразумеваться только каюта капитана, и Рэймидж представлял, какие мысли могут родится в голове у человека, привыкшего видеть во время боя у каждого прохода и трапа вооруженного часового, задачей которого было не дать людям укрыться в безопасном месте. Черт с ним, сейчас не время объясняться. Что сможет этот малый припомнить, когда станет давать свидетельские показания перед лицом военного трибунала, неизбежно следующего за потерей корабля его величества? Если они доживут до трибунала…
В каюте было темно, и Рэймиджу пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о бимс. Он разыскал стол капитана, радуясь тому, что из-за спешки перед боем мебель не успели убрать. «Так, — сказал он сам себе вслух, чтобы ничего не забыть, — во-первых, приказы адмирала; во-вторых, книга приказов и книга регистрации документов; в-третьих, боевые инструкции; и наконец… Проклятье, книга сигналов должна была находиться у одного из мичманов, а они все убиты. Так что, кроме прочего, и книга сигналов не должна попасть в руки французов».
Он задергал правый верхний ящик — ему часто доводилось видеть, как капитан кладет туда секретные бумаги. Он был заперт, дьявол, конечно заперт, а у него под рукой нет ни шпаги, ни пистолета, чтобы взломать его. В этот момент он увидел идущий сзади луч света, наполнивший каюту странными тенями, и, обернувшись, услышал чей-то гнусавый голос:
— Не могу ли я помочь вам, сэр?
Это был старшина капитанского катера, американец с мертвенно-бледным лицом по имени Томас Джексон. В одной руке у него был боевой фонарь, а в другой — пистолет.
— Откройте этот ящик.
Джексон сунул пистолет за пояс и направился к пушке, находившейся по бакборту. Станок был разбит ядром, и ствол орудия лежал поперек его остатков. В свете фонаря Рэймидж с изумлением увидел тела трех человек: видимо, их убило тем же ядром, которое вывело из строя пушку.
Американец вернулся, неся запачканный кровью гандшпуг с длинным древком из ясеня и увенчанный металлическим башмаком, который использовался для поворачивания станка орудия при наводке.
— Не могли бы вы отойти в сторону и подержать фонарь, сэр? — вежливо попросил Джексон.
Он размахнулся и ударил гандшпугом по краю стола. Рэймидж вытащил ящик и передал фонарь Джексону. На куче из книг и документов лежал холщовый конверт со сломанной печатью. Рэймидж открыл его: там лежало письмо на двух листах бумаги, наверху была надпись «Секретно», внизу подпись: «Дж. Джервис». Это были приказы. Он положил их обратно в конверт, и сунул его в карман. Бросил взгляд на книги. Первая, с наклейкой «Книга писем» содержала копии всех недавних входящих и исходящих официальных документов. Во второй, Книге приказов, хранились копии всех приказов, которые издал или получил капитан, за исключением, разве что, приказов адмирала Джервиса. Следом шел капитанский журнал — как правило, не что иное, как копия журнала, хранящегося у штурмана. Затем следовала целая кипа различных бланков и документов: Адмиралтейство пребывало в уверенности, что не имея на борту достаточного количества различных бумаг, корабли его величества не смогут обладать достаточных запасом плавучести. «Показания бондаря по делу об утечке пива» — да, это касательно того случая с повреждением пяти бочонков в Гибралтаре. Наградной список, список наказаний, отчет о затратах… Рэймидж порвал все это. Здесь же находились копия Боевого руководства — ее достаточно уничтожить, и тоненькая книжица — Законы военного времени, свод, определявший жизнь королевского военно-морского флота. Это не секретный документ: по закону его читали команде вслух последнего числа каждого месяца, и французы были прекрасно с ним знакомы.
