Эмма Орци - Клятва рыцаря
— Ваш кузен, Антуан Сен-Жюст, теперь неразлучен с Робеспьером, — сказал он, кивая в сторону публики. — Покидая Париж полтора года назад, вы имели основание относиться к нему с презрением, как к пустому, незначительному человеку; теперь же, если вы намерены остаться во Франции, вам придется считаться с его грозной силой.
— Да, я знаю, что он подружился с волками, — равнодушно ответил Арман. — Когда-то он был влюблен в мою сестру, но она, слава Богу, не им интересовалась.
— Говорят, он с отчаяния примкнул к волкам, — сказал де Батц. — Вся эта шайка состоит из людей, которые в чем-то разочаровались и которым нечего терять. Когда все эти волки перегрызутся между собой, тогда, и только тогда, нам можно будет надеяться на восстановление монархии во Франции; а не перегрызутся они до тех пор, пока их жадность будет находить готовую добычу. Ваш друг, Рыцарь Алого Первоцвета, должен был бы скорее поддерживать нашу кровавую революцию, чем отнимать у нее ее жертвы… если он действительно так ненавидит ее, как показывает.
Барон вопросительно взглянул на Сен-Жюста, но тот упорно молчал.
Тогда барон вызывающим тоном медленно повторил:
— Если только он действительно так ненавидит нашу кровожадную революцию, как показывает.
В тоне его звучало сомнение. Сен-Жюст вмиг вспыхнул негодованием.
— Алому Первоцвету, — заговорил он, — нет никакого дела до ваших политических планов. Свой благородный подвиг он совершает ради справедливости и человеколюбия.
— И ради спорта, — фыркнул де Батц, — по крайней мере, мне так говорили.
— Он англичанин, — возразил Сен-Жюст, — и потому никогда не признается в том, что им руководит мягкое чувство. Но какова бы ни была причина, результаты говорят сами за себя!
— О да! Несколько жизней спасены от гильотины! Но чем невиннее и беспомощнее были бы жертвы, тем громче вопиял бы голос крови в осуждение диких зверей, пославших их на казнь!
Сен-Жюст молчал, считая спор бесполезным.
— Если кто-нибудь из вас имеет влияние на вашего пылкого вождя, — продолжал де Батц, не смущаясь молчанием собеседника, — то я от души желаю, чтобы им воспользовались.
— Каким образом? — спросил Арман, невольно улыбаясь при мысли о том, чтобы кто-нибудь руководил планами Блейкни.
Пришла очередь барона замолчать. Подождав несколько минут, он спросил:
— Что, ваш Рыцарь Алого Первоцвета в настоящее время в Париже?
— Это я не могу вам сказать, — ответил Арман.
— Ну, со мной нет необходимости притворяться, друг мой! Увидев вас сегодня вечером в Париже, я сразу догадался, что вы приехали не один.
— Вы ошибаетесь, дорогой мой, — спокойно проговорил Арман, — я приехал один.
— Не могу этому поверить, так как заметил, что вы не особенно обрадовались встрече со мной.
— И опять-таки ошиблись. Я был очень рад вас видеть, так как чувствовал себя весь день чрезвычайно одиноким. То, что вы приняли за неудовольствие, было просто удивление от неожиданной встречи.
— Неожиданной? Положим, вы действительно могли удивиться, видя, что такой известный и опасный заговорщик, как я, разгуливает на свободе. Вы, разумеется, слышали, что за мной следит полиция?
— Я слышал, что вы сделали не одну благородную попытку освободить из рук этих животных наших несчастных короля и королеву.
— И все эти попытки окончились неудачей, — невозмутимо произнес де Батц. — Каждый раз меня или продавал кто-нибудь из моих сообщников, или выслеживал подлый шпион, жаждавший получить награду за донос. Да, мой дорогой друг, после нескольких попыток спасти от эшафота короля Людовика и королеву Марию Антуанетту я все-таки не в тюрьме и смело гуляю по улицам, разговаривая со встречающимися друзьями.
— Вам благоволит удача, — не без иронии заметил Сен-Жюст.
— Я всегда был очень осторожен, — возразил де Батц. — Я заводил себе друзей там, где, как я и предвидел, они могли мне больше всего понадобиться.
— Да, я знаю, — с насмешкой подтвердил Арман, — вы пользуетесь австрийскими деньгами…
— Значительная часть которых прилипает к грязным рукам наших милых патриотов, устраивающих революции, — докончил за него де Батц.
— На деньги австрийского императора я покупаю свою безопасность и могу поэтому работать на пользу монархии Франции.
Сен-Жюст молчал, невольно проводя параллель между этим самодовольным хвастуном и тем благородным заговорщиком, чистые, ничем не запятнанные руки которого всегда были готовы поддержать слабого и несчастного.
— Мы подвигались вперед медленным, но верным шагом, — продолжал де Батц, не подозревая, какие мысли родились в голове его молодого друга. — Мне не удалось спасти монархию в лице короля и королевы, но я могу спасти дофина.
— Дофина? — невольно прошептал Сен-Жюст.
— Да, дофина, — подтвердил де Батц, — вернее, Божьей милостью Людовика Семнадцатого. В настоящее время это — самая драгоценная жизнь во всем мире.
— Вы правы, де Батц, — горячо проговорил Арман, — это — самая драгоценная жизнь на свете, и ее надо во что бы то ни стало спасти.
— Разумеется, — спокойно сказал де Батц, — только без участия вашего друга, Рыцаря Алого Первоцвета!
— Почему это?
Не успело слово сорваться с губ Сен-Жюста, как он уже пожалел об этом.
— Мой милый друг, — с добродушной улыбкой сказал де Батц, — вы решительно не годитесь в дипломаты. Так, значит, этот изящный герой, ваш Рыцарь Алого Первоцвета, надеется вырвать нашего молодого короля из когтей сапожника Симона[1] и прочей сволочи?
— Я этого не говорил, — угрюмо произнес Арман.
— Но я говорю! Разве может кто-то сомневаться, что ваш романтичный герой не обратит внимания на маленького мученика в Тампле? Ваше появление в Париже ясно говорит о том, что вы стали под знамена загадочного маленького алого первоцвета и что сам предводитель этой Лиги теперь в Париже и надеется похитить Людовика Семнадцатого из Тампля.
— А если бы и так, то вы должны не только радоваться, но и постараться помочь.
— Тем не менее я не сделаю ни того ни другого, — спокойно произнес де Батц. — Людовик Семнадцатый — французский король; поэтому и жизнью, и свободой он должен быть обязан только нам, французам, и никому другому!
— Но ведь это чистейшее безумие! — воскликнул Арман. — Неужели вы дадите ребенку погибнуть из-за вашего личного эгоизма?
— Называйте это, как вам угодно! Всякий патриотизм до известной степени эгоистичен, и в это дело я не допущу иноземного вмешательства!
— Но вы работаете, используя иностранные деньги!
