Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера
Здесь невыносимо холодно и место весьма мрачное. Стоит мне пойти к источнику, как я возвращаюсь в прескверном расположении духа, ибо там встречаю я несколько истощенных бедняг в последней стадии чахотки, похожих на привидения; они изо всех сил стараются протянуть зиму и напоминают южные растения, в теплицах прозябающие, но по всем видимостям сойдут в могилу, прежде чем солнце своим теплом смягчит сию суровую весну. Ежели вы полагаете, что Батские Воды принесут мне пользу, я отправлюсь туда, как только племянница сможет вынести переезд в карете.
Передайте Барнсу, что я благодарен за совет, но не вздумайте ему следовать. Если Дэвис по своей воле хочет отказаться от фермы, она, разумеется, перейдет в другие руки; но по стану я теперь разорять своих арендаторов потому, что им не повезло и они не могут вносить в срок арендную плату. Удивляюсь, как это Барнс может предположить, что я способен на такие притеснения. Что же до Хиггинса, то этот парень — известный браконьер; он, негодный плут, ставит силки на моих землях, но, должно быть, он полагает, будто имеет право, особливо в моем отсутствии, брать себе часть того, что природа как будто предназначила для общего пользования. Угрожайте от моего имени сколько хотите, а ежели он снова нарушит закон, сообщите мне, прежде чем обращаться к правосудию. Я знаю, что вы большой любитель псовой охоты и доставляете удовольствие многим вашим друзьям; едва ли мне нужно вам говорить, что вы можете пользоваться моими угодьями сколько хотите, но должен признаться, я больше боюсь своего охотничьего ружья, чем своей дичи. Когда вы сможете уделить две-три пары куропаток, пришлите их с почтовой каретой. И скажите Гуиллим, что она забыла положить в дорожный сундук мое фланелевое белье чулки попросторней. Как повелось, я буду беспокоить вас время от времени своими поручениями, покуда вы не утомитесь от переписки с вашим верным другом
М. Брамблом.
Клифтон, 17 апреля
Мисс Лидии Мелфорд
Мисс Уиллис объявила мне приговор: вы уезжаете, дорогая мисс Мелфорд, вас увозят неведомо куда! Что делать мне? Где искать утешения? Я сам не знаю, что говорю: всю ночь напролет метался я в пучине сомнений и страхов, неизвестности и отчаяния, будучи не в силах собраться с мыслями, а тем паче составить какой-нибудь последовательный план поведения. Предо мною вставало даже искушение пожелать, чтобы я никогда вас не встречал или чтобы вы были менее любезны и менее сострадательны к бедному Уилсону. Однако же подобное желание было бы низкой неблагодарностью, если подумать, сколь многим я обязан вашей доброте и какую несказанную радость давали мне ваши снисхождение и одобрение.
Боже милостивый! Даже упоминание вашего имени никогда не мог я слышать без волнения! Малейшая надежда лицезреть вас наполняла мою душу какою-то сладостной тревогой! С приближением этого часа сердце мое билось все сильней и сильней и каждый нерв трепетал от сладостного ожидания. Но когда я уже находился в вашем присутствии, когда я внимал вашему голосу, когда созерцал вашу улыбку, видел ваши прекрасные глаза, благосклонно обращенные на меня, мою грудь наполнял столь бурный восторг, что я терял дар речи и безумная радость овладевала мною… Поощренный вашей кротостью и любезностью, я осмелился описать чувства, охватившие мое сердце… Даже тогда вы не ставили препон моей самонадеянности, вы снизошли к моим страданиям и дали мне разрешение питать надежду, вы составили благоприятное — быть может, слишком благоприятное! — мнение о моей особе… Истинно одно: я не играю любовью, я говорю языком своего собственного сердца, и к тому побуждают меня лишь искренние чувства. Однако некая тайна сокрыта в моем сердце… Я еще не открыл ее… Я льщу себя надеждой… Но нет! Я не могу, не смею продолжать…
Дорогая мисс Лидди! Во имя неба придумайте, если сие возможно, какой-либо способ поговорить с вами прежде, чем вы покинете Глостер, иначе я не знаю, что постигнет… Но вот я начинаю безумствовать снова… Я постараюсь перенести это испытание со всею твердостью… Покуда есть у меня силы полагаться на вашу искренность и нежность, я, право же, не имею никаких оснований отчаиваться, однако же пребываю в странном смятении. Солнце как будто отказывается озарять меня своим светом… Облако нависло надо мною, и тяжкое бремя гнетет мою душу.
До той поры, пока вы отсюда не уехали, я буду неустанно бродить вокруг вашего пансиона; говорят, что душа, разлученная с телом, медлит у могилы, где покоятся смертные останки ее спутника. Знаю — если только это в вашей власти, вы почерпнете силы из человеколюбия вашего… сострадания… смею ли добавить — нежной привязанности… дабы утолить муку, терзающую сердце вашего несчастного Уилсона.
Глостер, 31 марта
Сэру Уоткину Филипсу, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой Филипс!
Воздаю Манселу должное за то, что он плетет небылицы, будто я поссорился с каким-то балаганным шутом в Глостере. Но я слишком ценю даже намек на остроумие, чтобы повздорить из-за глупой шутки, и потому надеюсь, что мы останемся с Манселом добрыми приятелями! Но я никак не могу одобрить, что он утопил моего бедного пса Понто с целью превратить многословие Овидия в шутливую эпитафию с игрой слов — deerant quoque littora Ponto. Ибо Манселу никак нельзя простить, что он бросил Понто с целью избавить его от блох в Изис, когда река была полноводна и бурлива. Но я предоставляю беднягу Понто его судьбе и надеюсь, что провидение уготовит Манселу смерть более сухую 2.
Здесь, на Горячих Водах, нет никого, с кем можно завести знакомство, и потому я веду здесь образ жизни сельский. Стало быть, у меня много досуга, благодаря чему я могу лучше наблюдать странности в нраве моего дяди, который, мне кажется возбудил ваше любопытство. Надо сказать, что поначалу наши характеры походили на масло и уксус, которые не смешиваются друг с другом, но теперь, когда их взболтнули, они начали смешиваться. Я склонен был считать его неисправимым циником и полагал, что только крайняя необходимость может заставить его жить в обществе с другими людьми. Но теперь я другого мнения; мне кажется, что его брюзгливость отчасти вызвана телесной болью, а отчасти врожденной чувствительностью души, ибо, полагаю я, душа, как и тело, бывает наделена в некоторых случаях чрезмерной чувствительностью.
На днях меня очень позабавил разговор, который он вел в павильоне минеральных вод с известным доктором Л., пришедшим дать указания больным.
Дядюшка пожаловался на зловоние за окнами павильона, шедшее от ила и грязи, оставляемых рекой при отливе. Он сказал, что эти испарения — зараза и они пагубны для слабых легких многочисленных больных чахоткой, которые приходят пить воду.
