Георг Борн - Дон Карлос. Том 1
— Вы заботливый отец, граф, и дочь ваша — самый прекрасный цветок испанских полей!
— Вы знаете мое сокровище. Я не жалел ничего, чтобы подготовить ее к сколь угодно высокому общественному положению.
— Граф, я люблю вашу дочь уже много лет и прошу у вас ее руки. Помните ли, как год тому назад мы встретились с вами в По?.. Я как сейчас вижу ее, как она была тогда прелестна, обворожительна, прекрасна! С тех пор я не могу ее забыть.
— Для того, чтобы увидеть свою дочь королевой, я не остановлюсь ни перед какими жертвами! Приданое ее равняется десяти миллионам, принц; одну часть я выдам в день помолвки, другую — в день бракосочетания.
— Я на все согласен! Но графиня?
— Она моя дочь, и я отвечаю за нее! Инес отдаст вам свою руку.
— Так напишите соглашение, граф, — сказал дон Карлос. — Я люблю действовать скоро и решительно. Поэтому я прямо сейчас торжественно провозглашаю графиню Инес своей нареченной невестой!
— Надеюсь, принц, что этот союз будет для вас благотворен. Число друзей моих, особенно на севере, очень велико, я готов на все, чтобы доказать вам, принц, как высоко я ценю этот союз с вами!
— Напишите наше соглашение; я готов его исполнить!
Граф взял одно из перьев, лежавших на столе, и, исписав им два листа, подал их сначала для подписи дону Карлосу, потом сам подписался под контрактом.
— Вы увидите свою невесту, принц, на условленном месте и там же получите первые пять миллионов, — сказал граф, сложив один лист, а другой оставив дону Карлосу. — Поздравляю вас, принц, да и самого себя тоже, с помолвкой, — прибавил граф с неподдельной, чисто испанской гордостью.
Он простился с принцем, поклонился патеру и направился в обратный путь, к своему дворцу, расположенному в лучшем квартале Мадрида недалеко от Прадо. Здание это было выдержано в средневековом духе: готические окна и двери были украшены лепниной, а стены — разнообразными фресками. Вход был оформлен колоннами, поддерживавшими балкон. За дворцом тянулся прекрасный парк с тенистыми деревьями, зеленеющими шпалерами и изящными статуями.
Обширное здание производило строгое, суровое впечатление. Казалось, будто за этими толстыми стенами, за этими тяжелыми шелковыми занавесями, оттенявшими глубокие оконные ниши, скрывалась какая-то мрачная тайна. Дворец казался заброшенным, пустым. Никто ничего не знал о прошлом графа, о его роде, богатствах, его образе жизни и занятиях. Никогда у окна не показывалось смеющегося лица, веселые гости никогда не съезжались во дворец, лишь изредка в сумерках входили или выходили из него угрюмые молчаливые люди.
Стоявший у дверей старый швейцар в ливрее, шитой серебром, и тот был угрюм и несловоохотлив.
Во всем дворце только одно существо придавало ему жизнь и свет. Это была семнадцатилетняя дочь графа Кортециллы, графиня Инес, которую отец любил и берег, как зеницу ока. Граф жил уединенно и большую часть года проводил в путешествиях.
Воспитание его любимицы шло так же странно, как и все, что касалось его собственной жизни, его отношений и его таинственного дворца.
Инес только год тому назад оставила монастырь, в котором воспитывалась и обучалась под надзором монахинь. Это, впрочем, было понятно, потому что граф был вдов, а женское влияние считал необходимым для своей дочери.
Несмотря на строгое и серьезное воспитание, полученное ею в монастыре, Инес была весела, естественна и искренна. Однако с детства она была подвержена какому-то таинственному недугу, который нельзя было устранить никаким воспитанием.
По совету опытного патера Доминго дон Кортецилла взял своей дочери в наставники двадцативосьмилетнего патера Антонио, который в отсутствие графа обязан был смотреть за ней. Эта предосторожность, как мы после увидим, была необходимой и помогла избежать большого несчастья.
Антонио, казалось, был посвящен во все тайны дворца Кортециллы и пользовался полнейшим доверием графа. Он, может быть, знал даже больше, нежели думал дон Эстебан де Кортецилла. Но молодой патер был молчалив, строг и воздержан. Он постоянно ходил все в том же черном одеянии, все с тем же, хоть и не угрюмым, но и не веселым лицом. Казалось, будто это лицо никогда не смеялось, а вместе с тем о н о было прекрасно и вызывало доверие. Художник мог бы смело писать с него Иоанна Крестителя. Антонио был бледен, у него был римский нос, тонкие, красивые губы и кроткие глаза.
Вернувшись из монастыря, дон Эстебан де Кортецилла нашел свою дочь в обществе Антонио в просторном прохладном покое, открытые окна которого выходили в парк.
Инес стояла у окна и смотрела вдаль, патер Антонио читал ей что-то вслух. Белое шелковое платье, облегая прекрасный стан графини, широкими складками ниспадало на ковер. Короткая кружевная мантилья, накинутая на густые черные волосы, спускалась до плеч. Инес внимательно слушала, и чтение, казалось, вызывало в ней грусть, по крайней мере сейчас, когда она смотрела в парк, во взоре ее сквозила какая-то странная тоска.
Инес была так прекрасна, что всякий, увидев ее, бывал поражен и восхищен ею. Черные волосы еще сильнее оттеняли белизну ее лица и нежный румянец щек. У нее были умные, живые глаза и хорошенький маленький ротик. Непринужденная естественность и детская невинность еще больше усиливали красоту Инес. Видно было, что этот нежный цветок не знал еще ни одной бури, ни одного жестокого прикосновения.
Когда дверь открылась и в комнату вошел граф Эстебан де Кортецилла, патер Антонио встал, закрыл книгу и хотел с поклоном удалиться.
— Останьтесь, пожалуйста, — приглашая его садиться, сказал граф. — Вы совершенно свой человек в доме, и я знаю, что могу на вас положиться… Как твое здоровье, дитя мое? — обратился граф к дочери, с раскрытыми объятиями поспешившей к нему навстречу. — Твое сияющее, цветущее лицо само ответило на мой вопрос.
— Здравствуй, отец! Как тебе понравился вчерашний праздник? — просто спросила Инес. — О, как прекрасно, как весело было на маскараде! Я так много рассказывала о нем патеру, что он никак не мог начать своего чтения.
— Позволь же мне сесть, — перебил граф живую речь своей дочери. — Сядьте и вы, патер Антонио.
— А я сяду тут, у твоих ног, — воскликнула Инес. Строгий молодой патер молча сел.
— Это больше не твое место, Инес. Пока ты была дитя, я охотно позволял тебе сидеть у моих ног, но теперь уже недалеко то время, когда ты других увидишь у ног своих.
— Я, отец? — воскликнула пораженная Инес. — Как мне понять эти слова?
— Твоя дальнейшая судьба объяснит и подтвердит тебе мои слова. Тебе уже семнадцать лет, и поэтому пора позаботиться о твоей судьбе. Я сделал это и сегодня пришел уведомить тебя о результатах моих родительских забот.
