Дмитрий Полетаев - Форт Росс
Но все это еще за горизонтом… И ты, Любовь, о которой поэты будут слагать песни! И ты, короткая, но полная свершений, прекрасная жизнь! А пока молодой человек смотрел из окна кареты на пролетавшие мимо заснеженные улицы Петербурга и улыбался.
Часть первая
«Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».
ЕкклесиастГлава первая
Лета 1820-го. Владения Российской Американской Компании на побережье Северной Калифонии. Раннее утро.
Скалистый берег, поросший первозданным лесом, уступами скатывался в океан, где встречался с тяжелыми холодными волнами. Через предрассветный туман белым блюдцем проглядывало утреннее солнце.
На высоком берегу ощетинилась новеньким частоколом крепость. Или, может, скит? Вон, над куполом часовни — православный крест! Нет, все-таки, судя по бойницам с дулами пушек, — крепость. Прямо от крепостных стен и до опушки леса, что темнел невдалеке, колыхалось на ветру созревшими колосьями ржаное поле. В стороне от крепости, ближе к речке, впадающей в океан, раскинулась чисто русская деревенька с рассыпанными вдоль берега избами. Напротив нее, на другой стороне реки, высились застывшие в предутренней синеве вигвамы индейского поселения. Вдалеке сонно побрехивали собаки.
Воин застыл в полной неподвижности. Он прекрасно знал, как отключать желания. Велий Дух поведал ему об этом. Самое главное было научиться в такие минуты ни о чем не думать. Это было трудно, но возможно. Затем надо было попросить разрешения у Духа этого удивительного Красного Леса побыть какое-то время его частью. Это было очень страшно. Воин никогда не видел такого леса. Там, где жил он и его родичи, все было по-другому. Там Великая Огненная Ладья, плывущая по небу, любит свой народ и заботится о нем. Она не скрывается за краем земли так часто, как здесь. Там нет таких гигантских деревьев, среди которых чувствуешь себя муравьем. Да, Огненная Ладья тоже покидает небо, и надолго, но при этом она всегда возвращается, а на время своего отсутствия дарит Великое Белое Безмолвие. И если ты был удачлив на охоте, и Духи были милостивы, и ручьи и речки кишели рыбой со сладким красным мясом, то это время можно прекрасно провести в своем вигваме, у горящего очага, в кругу жен и родичей, и, как Большой Бурый Брат, сладко дремать в ожидании нового прихода Великой Огненной Ладьи.
Воспоминание о доме было некстати. Воспоминание о женах — тем более. Тридцатая луна пошла как воины его племени выкопали томагавки на Великом Совете племен. Тридцатая луна пошла как Воин был в походе. Тридцатая луна пошла как Воин не знал женщин. И вот сегодня все кончится. Напьется крови его уставший от ожидания томагавк. Натешится женской плотью его измученное ожиданием тело. Но самое главное — великие дары ждут его и его братьев по окончании битвы! Как все-таки любят его Духи Предков и Великая Мать, если именно ему досталась честь вместе со своими братьями отправиться в этот поход! Ноздри Воина чуть заметно расширились. Он чувствовал, как Великий Дух, почтив его своим присутствием, входил в него. Ему не надо было даже поворачивать голову, чтобы знать: его братья так же, как и он, безмолвно застыли рядом в ожидании заветного сигнала. И потом, он бы все равно их не увидел. Они слились с лесом — так же, как и он.
Глава вторая
Декабря 15-го, лета 1825-го. 11 часов утра. Санкт-Петербург. На следующий день после восстания.
Над скованной морозом Невой мрачно зависло низкое зимнее солнце. Солнечный лучик, случайно вырвавшийся из морозной мглы, коротко и как бы нехотя блеснул иглой адмиралтейского шпиля и сразу же вновь спрятался за свинцовую тучу.
Новоиспеченный император, прислонившись лбом к оконной раме, хмуро взирал на площадь из окна своего кабинета. Стекло приятно холодило горячий лоб. Пошли уже вторые почти бессонные сутки, когда у него, кроме рюмки мадеры да пары миндальных печений, ничего во рту не было. Как не было, впрочем, и аппетита. Равно как и других желаний, кроме одного — побыстрее покончить с этим кошмаром.
Все произошедшее вчера, хотя Николай и был к этому готов, в действительности повлияло на него гораздо сильнее, чем он сам того ожидал. В минуты слабости, которую он гнал от себя прочь и которая помимо воли подкатывала тошнотой и головокружением, он ощущал себя не просто одиноким, но гораздо хуже — покинутым и преданным. Еще вчера, в одном мундире, на пронизывающем декабрьском ветру, он, подобно юному Александру Великому — так, по крайней мере, ему казалось — защищал и утверждал дарованную ему свыше власть. А сегодня постыдная апатия сдавила его волю. К чему все это? Брат Константин, презрев устои династии, засел в Варшаве и думает исключительно только о себе и своих интересах. Брат Михаил с матушкой все ждут малейшей его оплошности, малейшего неверного шага.
«Ничего, господа! Не дождетесь! Все ваши тайные намерения мне хорошо известны! И кто за вами стоит — тоже! И из чьих рук вы подачки принимаете, я прекрасно знаю! И на чьи деньги из Варшавы половиной мира править намереваетесь! Только одного вы не учли — пешкой в вашей игре я быть не собираюсь!» — в который раз мысленно репетировал Николай обвинительную речь, которую кинет им в лицо. Хотя, пожалуй, это слишком громко сказано. Во-первых, случай наверняка не представится, а во-вторых… Рано еще, слишком пока все неустойчиво. Сначала надо с этими разобраться, да так, чтоб неповадно другим было, а потом… Что делать потом, Николай Павлович додумать не успел, ибо движение за окном вновь привлекло его внимание и вывело из задумчивости.
Из-за поворота на площадь вылетела черная повозка на санном ходу с зарешеченным окном, запряженная четверкой вороных лошадей. Площадь перед Зимним дворцом продолжала являть собой картину абсолютного хаоса или, точнее, города на осадном положении. С утра толпы народа, несмотря на усиливающийся мороз, стали вновь скапливаться вокруг дворца. Потрясение прошедшего дня, казалось, обострило нервы всем, включая животных. Непрестанное ржание лошадей и гомон воронья были непереносимы. Лошади, неся в седлах фельдъегерей и адъютантов, то и дело пересекали площадь; цокот подков по брусчатке мучительно отдавался в воспаленном мозгу вчерашнего великого князя.
Добавив свою порцию цокота копыт и скрипа полозьев, повозка остановилась у императорского подъезда. Конный взвод Саперного полка, сопровождавший повозку, спешился и выстроился в линию. Дверца тотчас отворилась, и из повозки выскочил молодой подпоручик того же Саперного полка. За ним, в накинутых на мундиры шубах, но без головных уборов, вышли несколько офицеров. Николай впился глазами в их лица. Скинув по очереди шубы на руки конвоиров, офицеры, нерешительно оглядываясь, двинулись к подъезду. Подпоручик, достав из повозки охапку сабель, поспешил следом за ними. Николай невольно зажмурился и отвернулся от окна. Перед глазами опять поплыли черные круги. «Нет-нет, нужно взять себя в руки! Только бы не показать слабость», — билась в мозгу бессильная мысль. Но обуревавшее его чувство обиды вновь пульсирующими спазмами сдавило виски. И опять внутренним взором он увидел то, чего больше всего боялся, — хорошо знакомые лица! «А как же честь? А как же офицерское товарищество? А как же офицерский долг, в конце концов? Мерзавцы! — пульсировало в мозгу. — Насколько же человек может быть продажен? Господи, помоги!»
