Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
— Ну, дорогой мой, это видно, — Федор похлопал его по плечу. «Смотри, какая ночь теплая — а ведь в конце мая еще и заморозки могут ударить».
— И, правда, — сэр Роберт на мгновение остановился, — будто в Стамбуле. Но ты, наверно, и не помнишь ничего?
— Какое там, — махнул рукой Федор, — матушка бежала оттуда, мне еще трех лет не было. Я только с Венеции начал помнить что-то, знаешь, как приехал туда — ходил и узнавал все вокруг, даже удивительно, я ведь совсем еще ребенком там жил. Хорошо, что Тео нашлась, — вдруг сказал мужчина, — я ведь, — он задумался, — больше двадцати лет ее не видел.
Матушке, знаешь, лучше, когда Тео при ней, — Федор усмехнулся, — спокойней как-то.
Мужчины, — высокий, широкоплечий, и маленький, легкий, — пошли к пустой, огромной Красной площади. Чернобородый человек, который стоял, прислонившись к стене монастыря Воздвижения Креста Господня, незаметно отделился от нее, и, чуть улыбнувшись, тихо сказал себе под нос: «Вот оно, значит, как. Рахман-эфенди тут. И пан Теодор тоже. Ну что ж, — Болотников едва слышно свистнул, — посмотрим, как оно дальше будет».
— Ты вот что, — велел он тому, кто появился из-за угла, — посади тут кого-нибудь, — ну юродивого, не мне тебя учить, — пусть за усадьбой присматривают. Если что, сразу к нам, на Яузу бегите, ну, ты знаешь, где мы там обретаемся.
Человек кивнул и Болотников, что-то насвистывая, положив руку на саблю, пошел вниз по Чертольской улице — к Москве-реке.
Федор проводил глазами зятя, что скрылся за низенькими дверями кремлевского крыльца, и вздохнул: «Ох, Марья, Марья, упряма ведь — ровно матушка. Уехала бы в Ярославль с дочкой, Роберту все легче было бы, да и мне тоже. Хотя, конечно, Ксению она защитит, тут бояться нечего».
Он прислонился виском к резному столбику крыльца и заставил себя не думать о Ксении.
«Да, — вспомнил Федор, — как раз Басманов тогда к самозванцу перебежал, я из-под Кром приехал. У царя мы тогда долго просидели, я уж и с ног валился. Шел на улицу, и опять ее увидел — там, у женской половины».
— Федор Петрович, — тихо, не поднимая головы, позвала девушка. «Ну, что приговорили вы?».
Мужчина помолчал и Ксения вдруг, торопливо, сказала: «Вы не думайте, меня батюшка вместе с братом воспитывал, я о делах государственных тоже знаю, вы скажите, пожалуйста, а то здесь, — она оглянулась и указала на дверь своих палат, — мы же сидим и не знаем ничего.
Он подошел ближе, — от Ксении пахло ладаном. «Правильно, — подумал Федор, — она же на богомолье была, а потом Годунов преставился».
— Приговорили, что не будем к нему посылать никого, из Думы Боярской, и что, кто присягает ему — те законного царя враги, — жестко ответил Федор.
Ксения вскинула голову и тихо проговорила: «Сие правильно, спасибо вам, Федор Петрович». Девушка помолчала и спросила: «Вы же, наверное, есть хотите, да, столько в седле были?».
— Да мы у государя потрапезовали, — он рассмеялся. «Вот спать хочу — это да, с ног прямо валюсь».
Ксения вдруг повернула бронзовую ручку двери и, открыв ее, сказала: «Вот и спите. Там, в светелке, вам никто мешать не будет, а одежду вашу я велю постирать и починить. А вы спите, пожалуйста».
— Да, — смешливо подумал Федор, — я тогда сутки, что ли, проспал. А когда проснулся — все было на сундуке сложено, чистое, и сухое, и обед рядом стоял — на подносе.
Он вскинул голову и посмотрел на темные, закрытые ставнями, окна женской половины. Где-то, — Федор прищурился, — горела единая свеча.
— Забудь, — жестко сказал он себе, — кроме Лизаветы, никого тебе не надо. Забудь, Федор.
Он постоял еще немного, глядя на парящий в небе, над стенами Кремля, купол Троицкой церкви, на луну, плывущую в черном, усеянном звездами небе, и уже, было, собрался уходить, как услышал сзади шепот: «Федор Петрович?»
Он обернулся и увидел рядом с собой темные глаза Ксении. «Как вода, — подумал Федор, — странно, темные, а прозрачные. Да, правильно, я же видел ее — когда в Милан ездил. Синьор да Винчи написал этот портрет, любовницы герцога Сфорца, она еще горностая на руках держит. Одно лицо».
Ксения была высокой — но все равно, — еле доставала головой до его плеча. Он поклонился и сказал: «Поздно уже, Ксения Борисовна, идите почивать себе с Богом».
— Как тихо, Федор Петрович, — вздохнула она, глядя на кремлевский двор. «Что дальше-то с нами будет?».
— Вам бы уехать, с матушкой, — ответил он, вдыхая запах ладана, — тонкий, едва уловимый.
«Правильно вам Семен Никитич советовал, — в Лавру, а лучше — на Волгу. Я жену свою с детьми в наши ярославские вотчины отправил».
В углу тонкого рта появилась морщинка, и Федор подумал: «Да, ей ведь двадцать три уже».
Ксения сцепила длинные, унизанные перстнями пальцы и холодно проговорила: «Я от брата никуда не двинусь. Ежели что с царем случится, дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни, — то мне на престоле сидеть, тако же и супругу моему. Из Москвы мне бежать не пристало, Федор Петрович. Спокойной ночи, — чуть поклонилась она, и Федор, услышав звук засова, что опустился на дверь, — горько усмехнулся.
«Нельзя, — сказал себе он, выходя через Фроловские ворота на Красную площадь. Но, уже оказавшись на дворе усадьбы, он посмотрел в сторону Кремля, и, опустившись на крепкую, своими руками срубленную ступеньку крыльца, вдруг подумал: «Со мной бы она уехала, конечно. Куда угодно уехала бы. Но и Лизу я бросать не могу, нет. Господи, — Федор даже улыбнулся, — ну почему так?», — он потянулся и понял, как смертельно, до самых костей устал за эти дни.
— Пойду, посплю, — Федор поднялся. «К царю, завтра только обедню стоять, а потом должны те люди вернуться, что Семен Никитич в тайности в Тулу посылал, в его стан — посмотрим, что там у него происходит. Хотя, — он еще раз вслушался в молчаливую, затаившуюся Москву, — вон, по серпуховской дороге уже бежит кое-кто, торопится — присягу на верность принимать».
Он зевнул, и, добавив крепкое словцо, — закрыл за собой двери терема.
— Марья Петровна, — Ксения просунула голову в палаты. «Не спите вы?».
Боярыня, сидевшая в большом, обитом парчой кресле, у едва тлеющей углями печи, — встала и поклонилась. Была она в лазоревом, расшитом серебром летнике и бархатной душегрее, белокурые косы спускались на стройную спину.
— Да нет, Ксения Борисовна, — тонкие губы леди Мэри чуть улыбнулись, — Аннушка почивает уже, тако же и муж мой, а я вот, — она махнула головой в сторону окна, — все улечься не могу, уж больно тихо на дворе, непривычно.
— Да, — Ксения уселась в кресло напротив и скинула сафьяновые туфли, подобрав под себя ноги, — я вот тоже, подышать на двор выходила». Девушка подперла кулаком округлый подбородок и сказала, глядя на огонь: «Как жених мой умер, я думала, вы обратно в Данию уедете, Марья Петровна, что вам тут, на Москве, не ваша же это земля».
