Остров Локк - Шервуд Том

Ну и, когда мы таким образом засиживались, я брал подушку и отправлялся спать на плот, в гамак, растянутый между мачтами, а Эвелин устраивалась в хижине, на беличьем, с сладковатым запахом, одеяле.

ПОТЕРЯВШИЙСЯ АНГЕЛ

Дороже всех земных благ для меня была возможность общения с Эвелин. Странностью, недосмотром какого-то далёкого волшебника было само её присутствие рядом со мной. Её интерес к событиям моей жизни, мечтам, рассуждениям и всем моим занятиям воспринимался мной как любопытство девочки-ангела, которая тайком вышла в нашу земную жизнь погулять и запамятовала, где находится её дверочка в небо. И я так осторожно, так нежно, так тщательно клал цветные кирпичики в растущий храмик наших отношений, что само это строеньице иногда начинало облекаться в оболочку самостоятельного существования, и даже становилось как будто одушевлённым, живым. Соединялся из частичек слов и поступков и зримо вставал передо мной тёплый, загадочный талисман [44].

Именно так мне виделось это. А иначе чем, как не его дарами объяснить те восхитительные, поистине волшебные ощущения, которые прилетали вдруг в некоторые минутки нашего нахождения рядом друг с другом, пусть даже очень редкие. Я их помню наперечёт – наше “доброе утро”, там, на песчаном пляже, когда я проспал два дня подряд, и её сострадание мне в ограбленном арсенале, когда только лишь один невесомый её поцелуй пронёс меня сквозь цепочку решений и действий, спасших нас от беды, и приклон её головы к моему плечу, когда была шкатулочка с “О”, и ещё один миг неземного очарования, хлынувшего за тот край, где человеческое ощущение уже невозможно. Это было видение комнаты-вселенной.

Странное событие, и произошло оно странно. Была ночь. В хижине горели свечи – три в подсвечнике на столе и одна – у противоположной стены и повыше – на полке камина. В самом камине медленно тлели два коротких толстых полена. На тахту был поднят сундук, и крышка его откинута. В ней лежали фрукты, кажется, манго и авокадо; желтели согнутые пальцы банановой грозди; чуть наклонилась мохнатая снаружи бурая чаша – половинка рассечённого кокоса с собранной в неё белой мякотью, и одно сморщенное, из бочки, английское яблочко. У круглого низкого стола – два стула с ажурными спинками, витыми, высокими. На столе, рядом с подсвечником – золочёное блюдо со сваренной миссис Бигль сладкой пастилой, пузатая тёмно-зелёная бутылка с ромом и один серебряный стаканчик из жёлтой сумки. Весь остальной круг стола занимал городок-замок, который мы с Эвелин возводили из золотых монет, ярких морских камешков, мимолётных и покорных предметов (кусочки прессованного душистого табака, буковая шкатулочка, игольница, футляр от увеличительного стекла, плоское обрезанное яблоко, квадратный и длинный брусок оружейного свинца, второй серебряный стаканчик, кусочек пастилы, бутылочная пробка). По гребню ломаной линии стены были выложены жемчужины. И на всём этом лежал неяркий свет. Как-то так получилось, что мы не сидели на этих витых ореховых стульях. Я и Эвелин вышли в ночь вроде бы на прогулку, и ступили на плот, и отдалились от берега. И здесь мы обернулись и замерли. В чёрном объёме пространства висел жёлтый квадрат комнаты. Жёлтый свет свечей и оранжевый – камина наполняли этот квадрат мягким мерцанием. Отсветы его лежали на фруктах и фруктовом ноже, блестящем, белеющим, с длинной, скрученной в винт тонкой ручкой и коротким, но широким лезвием, на тёмной зелени бутылочного стекла, на бревенчатых стенах. Янтарными кругами от свечей была покрыта кирпичная кладка камина, спинки стульев, сундук, одеяло, и сливался с этими кругами тусклый блеск золота. А ножки стола и стульев, и основание камина терялись в чёрном, внизу. Если забыть совсем, что передней стены нет, то чудилось, что это не что иное, как способность видеть сквозь стену. И в то же время наслаивалась, вкрадывалась иллюзия, что жёлтая комната с камином и фруктами – это лишь уголок затемнённой громадной залы, в которой покачивается плот, а стены и потолок её – темнота и низкое небо. Непередаваемое ощущение реального бытия в нереальном пространстве, к тому же переживаемое вдвоём – не была ли это ожившая, собственной персоной, одна из несбыточных грёз – сказок, в которые в мире взрослых не принято верить?

Мы медленно подплыли обратно, вошли в эту объёмную, красками янтарных тонов писаную картину, и Эвелин восторженным и счастливым голосом сказала:

– Вот, мы живые люди, а стоим в волшебстве, которого не бывает!..

Мне казалось, что я хожу, не касаясь стопами земли – так мне было хорошо рядом с ней.

Теперь я знаю – единственный путь испытать чистейшее, неподдельное, человеческое счастье – это научиться видеть в другом человеке ангела.

БЕДНЫЙ ПОПУГАЙ НОХ

Однако моя счастливая, уединённая жизнь имела и вторую сторону: я почти не появлялся в большом доме, а значит, не знал о событиях и настроении остававшихся там людей. Как хорошо, что там находилась пара мудрых и внимательных глаз!

Нох как-то раз заглянул ко мне в гости. Принёс свежий хлеб, сыр, солёное мясо. Я достал из бочонка только что пойманную толстую рыбину, порезал её на куски, нанизал на вертела. Мы нажгли углей в камине, обсыпали рыбу мукой и солью, сбрызнули соком лимона, положили поджаривать. Пока куски шипели на углях, Нох налил в стаканы вина, один протянул мне. Мы примостились у камина, поправляли вертела, позванивали стаканами.

– Ты, Томас, напрасно исчезаешь надолго,– проговорил старик.– Без капитана люди живут каждый сам по себе. С работой ещё справляются, но уже нехотя, больше по привычке. Как говорил мой семинарист, этот гаудеамус игитур [45], – “однообразная работа утомляет так же, как и безделье”.

– Что же, предложить людям поменяться на плантациях?

– Да и в этом проку мало. Если что-то и изменится, то ненадолго.

– Но ведь и моё присутствие немного что исправит. Да и не хочется возвращаться в пещеру. Мне здесь хорошо, в уединении, в тишине.

– Нужно какое-то событие, которое встряхнуло бы всех, нарушило однообразие жизни. Ведь скука, Томас, – она уже здесь. И многих она уже мучает.

– А если событие не случается, его нужно найти?

– Или придумать. А у кого это получится лучше, чем у капитана? Ведь вы у нас не просто так капитан, сэр?

И назавтра я наведался в большой дом.

– Мистер Оллиройс, – сказал я за обедом.– Мне помнится, вы говорили, что на вашем обломке была клетка с курами. Как по-вашему, что с ними сейчас?

– Мне не чем было кормить их, и я всех выпустил в лес. Выжили, конечно, но, скорее всего, одичали.

– А петух там был?

– Был, и не один, а как же.

– Так почему же мы до сих пор об этом не вспомнили, джентльмены? У нас есть все условия для разведения кур. Или кто-то откажется от настоящего куриного супа с лапшой?

– Или свежей яичницы? – поддержал меня Нох.

– Но этот остров ведь так далеко, – встревожилась Алис, растерянно взглянув на Бэнсона. – Его даже не видно!

– Дело трудное, согласен, – ответил я. – Но если мистер Оллиройс приплыл сюда на обломке доски, то не стыдно ли нам, джентльмены, бояться проделать тот же путь в надёжной, с парусом, шлюпке?

– Да кто тут боится! – завопил вскочивший Джоб. – Сидим тут, как в клетке, да мы хоть сейчас в путь!

Подпрыгнули и завизжали мальчишки, оживился и встал Оллиройс, взволнованно откинул длинные волосы Робертсон.

– Конечно, поплывём! – положил на стол тяжёлые кулаки Бэнсон.

– Вот как раз вас, мистер Бэнсон, – я постарался сделать значительную паузу, – хочу попросить остаться на Локке. (О, какой благодарный, полыхнувший счастьем взгляд я получил от Алис!)

– Меня? – опешил мой добрый Носорог. – Все едут, а мне оставаться?!

– А вот подумайте, мистер Бэнсон. Эдд и Корвин не останутся ни при каких обстоятельствах (Малыши мгновенно переглянулись, набрали в грудь воздуха, но я остановил их крик движением руки.) А из матросов кто не обрадуется возможности отправиться на невидимый остров, к неведомой земле? Все поплывут. Но ведь кто-то должен остаться на острове с женщинами? Рядом пятеро негодяев, вспомним об этом!