Густав Эмар - Валентин Гиллуа
Между тем представление шло своим порядком; занавес опустился для последнего антракта. Дон Себастьян, терзаемый беспокойством и убежденный, что он оставался в театре довольно времени для того, чтобы дать заметить свое присутствие, намеревался уехать, когда дверь ложи отворилась, и вошел полковник Лупо.
— А, это вы, полковник! — сказал дон Себастьян, протягивая ему руку и улыбаясь с принужденным видом. — Добро пожаловать! Я не надеялся иметь удовольствие видеть вас и хотел уже уехать.
— Не буду останавливать вас, генерал, я скажу вам только несколько слов.
— О наших делах?
— Они идут, как нельзя лучше.
— Подозрения нет?
— Ни малейшей тени.
Генерал вздохнул как человек, с груди которого сняли душившую его тяжесть.
— Могу я быть вам полезен в чем-нибудь? — спросил он рассеянно.
— Теперь меня привел сюда только ваш интерес.
— Как это?
— Сегодня ко мне подошел леперо, негодяй самого худшего разряда, который, по его словам, хочет отомстить какому-то французу, которого вы знаете, и который желает отдать себя под ваше покровительство в случае, если его кинжал очутится в теле его врага.
— Гм! Гм! Это дело серьезное, — сказал дон Себастьян, неприметно вздрогнув, — я не знаю до какой степени я могу отважиться быть порукой за такого негодяя.
— Он уверяет, будто вы знаете его давно и что, устраивая свои дела, он устроит и ваши.
— Вы знаете, что я не сторонник ударов кинжалом, убийство всегда вредит политику.
— Это правда; но вы не можете принимать на себя ответственность за преступления всякого негодяя.
— Этот «достойный» человек сказал вам свое имя, любезный полковник?
— Да, но, кажется, лучше произнести его на чистом воздухе, чем в том месте, где мы теперь находимся.
— Еще одно слово: ловко ли вы допрашивали его, и действительно ли он имеет намерение быть нам полезным?
— Быть полезен вам, вы хотите сказать.
— Как вам угодно.
— Я могу сказать почти утвердительно.
— Хорошо. Мы выйдем отсюда. Оружие с вами?
— Я думаю, в Мехико было бы сумасбродно выходить без оружия.
— Со мной пистолет; я отошлю мою карету, мы воротимся домой пешком и будем разговаривать дорогой. Вы согласны, любезный полковник?
— Конечно, генерал, тем более что, если вы пожелаете увидать этого негодяя, мне будет очень легко проводить вас, не привлекая внимания, в лачугу, занимаемую им.
Дон Себастьян пристально взглянул на своего сообщника.
— Вы говорите мне не все, полковник? — сказал он.
— Действительно, генерал! Только вы, вероятно, понимаете, какие причины в эту минуту не позволяют мне говорить.
— Пойдемте же!
Он завернулся в плащ и вместе с полковником вышел из ложи.
Лакей ждал под перистилем его приказания, чтобы велеть подавать карету.
— Возвратитесь в отель, — сказал генерал, — ночь хороша, я хочу прогуляться пешком.
Лакей удалился.
— Пойдемте, полковник, — продолжал дон Себастьян.
Оба вышли из театра.
Глава XX
ЦАРАГАТЕ
Ночь была ясная, тихая, звездная, глубокая тишина господствовала на пустынных улицах — словом, это была одна из тех восхитительных мексиканских ночей, столь наполненных ароматами цветущих растений, одна из тех ночей, которые располагают душу к сладостной мечтательности.
Генерал и полковник, старательно закутавшись в плащи, шли рядом посреди улицы, боясь засады, и опытным взором осматривая углубления дверей и темные углы поперечных улиц.
Когда они отошли от театра настолько, чтобы не опасаться нескромных глаз и ушей, дон Себастьян наконец прервал молчание.
— Теперь, сеньор дон Хайме, поговорим откровенно — хотите?
— Я сам этого желаю, — поклонившись, отвечал полковник.
— Скажите мне прежде всего, — продолжал дон Себастьян, — кто этот человек, которым, по вашим словам, я могу так хорошо воспользоваться?
— Ничего не может быть легче: этот человек негодяй самого худшего разряда, как я уже имел честь вам говорить, его прошлое довольно темно — вот все, что я мог узнать: этот человек, который, кажется, не принадлежит ни к какой стране, но побывал во всех и говорит на всех языках довольно легко, находился в Сан-Франциско, когда граф де Пребуа-Крансе набирал шайку разбойников, с которыми намеревался расчленить нашу прекрасную страну; этот план — будет сказано между нами — удался бы, если бы не ваше искусство, не ваше мужество.
— Оставим это, любезный полковник! — с живостью перебил его дон Себастьян. — Я исполнил в этом обстоятельстве мой долг так, как всегда буду исполнять его, когда дело будет идти о делах моего отечества.
Полковник поклонился.
— Негодяй, о котором мы говорим, — сказал он, — не мог пропустить такого великолепного случая: он завербовался в отряд графа; я думаю, что он умирал с голода в Сан-Франциско и по некоторым причинам, ему одному известным, рад был оставить этот город… Но, может быть, я докучаю вам этими подробностями?
— Напротив, любезный полковник, я желаю ближе узнать этого негодяя, чтобы рассудить, можно ли положиться на его уверения.
— Приехав в Гваймас, он почти тотчас же сделался тайным агентом несчастного полковника Флореса, так подло убитого французами, как вам известно.
— Увы! — сказал дон Себастьян с сардонической улыбкой.
— Сеньор Паво также использовал его несколько раз. — продолжал дон Хайме. — К несчастью для нашего негодяя, дон Валентин, друг графа, открыл, неизвестно каким образом, все его проделки и потребовал его изгнания из отряда, вследствие ссоры с одним из французских офицеров.
— Я, кажется, слышал в то время об этом деле; этот негодяй, кажется, был известен под прозвищем Царагате?
— Точно так, генерал! Взбесившись на то, что с ним случилось, и приписывая вину в этом дону Валентину, он дал клятву убить его, как только представится случай.
— И что же?
— Кажется, несмотря на его добрую волю и его сильное желание освободиться от своего врага, этот случай еще не представился, потому что он еще не убит.
— Это так; но вы как встретились с этим негодяем, полковник?
— Вы знаете, генерал, — отвечал тот нерешительно, — что я принужден для интересов нашего дела видеть довольно дурное общество. Этот негодяй сам пришел ко мне; я его расспросил и, зная ваше отношение к этому французу, я хотел сообщить вам об этом приобретении. Если я сделал что-то не так, — простите меня, и перестанем говорить об этом.
— Напротив, полковник, — с живостью вскричал дон Себастьян, — я не только не должен ничего вам прощать, но еще должен вас благодарить, потому что известие, сообщенное вами, явилось, как нельзя кстати. Впрочем, судите сами, я буду откровенен с вами, тем более что, кроме высокого уважения, которое я имею к вашему характеру, дело идет в эту минуту о наших общих интересах.
