Иван Дроздов - Филимон и Антихрист
— Вас послушать — страшно становится, — проговорил тихо Филимонов, подпадая под власть хотя и чужой, но неотразимой логики. Николай, конечно, мог бы возразить, мог бы выдвинуть свою систему взглядов, строй понятий, усвоенных со школьной скамьи, вычитанных в книгах, — понятий, ставших его сутью, мировоззрением, но сегодня ему не хотелось спорить, он ничего не станет опровергать, пусть Котин и дальше тянет нить разъедающих душу слов, он слышит в них отзвуки своих душевных страданий, они как ядовитый напиток: вначале утоляют жажду, а затем отравят. Говори, Котин, сегодня я расположен тебя слушать.
— Общественность! — воодушевлялся между тем Котин. — Вот она, ваша общественность — Шушуня! Идите к нему. Он защитит вас широкой грудью. Ха-ха!.. Да он за милость Зяблика, за один только ласковый взгляд не только вас — мать родную в грязь втопчет! Общественность! У меня, вы скажете, не было этой общественности, — где она теперь? Покажите, я очень хотел бы её видеть! Никто иной, как люди, мои сослуживцы, мои товарищи по труду должны заглянуть ко мне в душу, увидеть, что же там делается. Пусть душа моя грязная, пусть там поселились черти и устроили свой шабаш — пусть так, но должен же кто-нибудь из тех, с кем я прожил всю жизнь, заглянуть ко мне в душу!.. А вдруг моя душа невинная, вдруг там обиды, сомнения, — вдруг не я транжирил профсоюзные деньги, снабжал посторонних людей путёвками, а кто-то другой, более сильный, важный, — а я лишь был исполнителем, — я лишь слабый, больной, зависимый от кого-то человек!..
— У вас нашли золотые слитки.
— Ах, слитки! Вы их видели, вы их у меня искали эти самые слитки? А что если Зяблик, Дажин и мамаша Бэб… И ещё кто-то большой и сильный, кого никто не видит, — что если они преступники, а не я, не я — понимаете? Должен же кто-нибудь спросить меня и понять? Нет, меня никто не спросит. Вы сами сказали: и судить не станут. А я, может быть, и хотел бы суда — самого строгого, справедливого. А его нет, и не будет никогда, потому что природу человеческую переделать нельзя. Человек и через миллионы лет будет лениться и завидовать, любить своих детей больше, чем чужих, врать и предаваться сладострастию. А если он будет иным, он перестанет быть человеком и превратится в машину.
Котин взвихрил на столе бумаги и бросил их к стене. Глаза его налились чёрным огнём негодования. Николай, поднимаясь, тронул его за локоть, сказал:
— Успокойтесь. Я вас понимаю.
Котин обхватил руками голову, качался из стороны в сторону. Филимонов вышел в коридор, несколько раз прошёлся взад-вперёд, встретил Галкина, не взглянул на него и вернулся к себе.
— А я, Лев Дмитриевич, — заговорил, едва прикрыв за собой дверь, — импульсатор до ума довёл. Мой прибор откроет новую эру в науке о твёрдых сплавах!
Сказал громко, не боясь высокопарных слов и того, что собеседник обвинит его в нескромности. Котин сощурил свои чёрные, ещё не потухшие от нервного возбуждения глаза и будто бы приник к столу, словно известие о приборе навалилось ему на спину.
— И что же? — спросил тихо.
— А вот что мне делать?.. — Филимонов развёл руками.
— Кто-нибудь знает вашу новость?
— Никто! Вам я сказал первому.
— Хорошо. Спасибо. Но что же вы собираетесь делать?
— Пойду к министру — доложу лично.
— Глупость! К министру ходить не надо. Министр позвонит Зяблику, скажет: оформляйте, внедряйте. Нет, нет, — не делайте опрометчивых ходов. — И, немного подумав: — Я помню первый вариант импулъсатора — хорошая машинка, умненькая, но, если я не ошибаюсь, там нет измерителя интенсивности пучка электронов. Это так или я что-нибудь путаю?
— Да, такого измерителя нет и теперь.
— А вы мне скажите: он вам нужен, этот измеритель?
— Нужен, да где его взять?
Котин достал из-под стола портфель и долго там рылся. Отыскал страницу из технического журнала и подал Филимонову. Текста там не было, один чертеж: «К-16 — Регистратор интенсивности пучка электронов». Схема простая, приборчик миниатюрный. И стрелочка, и цифры… Словно на панельной доске автомобиля.
— Хорошо бы, конечно, — сказал, возвращая листок Котину, — но можно и без него.
— А вы пометьте в своей заявке: «Среди измерительных, контролирующих, регистрирующих приборов, которыми оснащается мой импульсатор, будет и регистратор пучка электронов "К-16"». Одна строчка. Больше ничего!
— Да зачем это вам?
— Ах, Николай Авдеевич! Вы же сказали: регистратор нужен. И хорошо. Делайте строчку.
— Ну ладно, положим, я впишу такие слова. А дальше что?
— Дальше всё пойдёт как по маслу; вы пишите строчку, а за мной всё остальное. Ваши интересы не страдают. Вы — автор, единственный, монопольный. Вы всё получаете. И все другие… — народ, государство. Они получают открытие. И все рады, и всем хорошо.
Филимонов в нерешительности пожал плечами; он снова начинал поддаваться логике котинских суждений.
— Положим, я готов вписать, но кто автор регистратора? Я должен всё указать, может быть, даже известить автора.
— Бог мой! Зачем?.. Регистратор существует сто лет! Неужели каждый, кто им пользовался, спрашивал разрешения?
— Да, да, я, кажется, того… перехватил. В самом деле, чертёж напечатан, — значит, прибор узаконен, существует. Ну, хорошо, я возьму регистратор и укажу в заявке.
— Слово джентльмена? Вы не обманете?..
— Как можно, Лев Дмитриевич!
— Хорошо, хорошо. Слово честного человека для меня закон. Вы меня поймите, — Котин придвинулся к Филимонову. — Упоминание регистратора будет приятно тому… Ну, кто будет двигать.
— Тут всё законно и всё честно. Я даже благодарю вас за идею. Регистратор нужен, он действительно нужен.
— Вот и отлично. Мы договорились, и Котин начинает вам помогать.
Он позвонил по телефону. Николай жадно ловил каждое его слово.
— Это Миша? Здравствуй, Миша! У меня к тебе дело: наш сотрудник, хороший человек Филимонов… так он изобрёл важную машинку. Он к тебе придёт, и ты ему помоги. Нет, никаких соавторов! Пусть он будет автор. Один. А?.. Нет, нет — так надо. Ну, хорошо. Вот умница. Надо, значит, надо. А?.. Тебя интересуют мои дела? Позвони мне домой, я тебе всё расскажу. Ну, бывай, Миша! Бывай, дорогой!
Котин положил трубку. Повернулся к Николаю, сказал:
— Ваше дело в шляпе. Считайте, что вы залезли на белую лошадь и плюёте на всех. На Зяблика — тоже.
Филимонов смотрел на него и не верил своим ушам. Некстати спросил:
— Кто он — этот Миша?
— Миша? О-о! Он — директор сауны.
— Сауны? Финской бани?
— Вы сейчас думаете, что мой Миша начальству спины трёт. Нет, ошибаетесь. Для такой работы там есть другие люди. Миша — нет, он спины тереть не станет. Это такой наш человек — он всё может! У него клиенты. Он знает к ним ходы. В нашей жизни это важно… знать ходы.
