Андрей Буровский - Орден костяного человечка
Из знакомых Володи отвратительнее пел только Михалыч. Но даже эти песни Фомича не могли заглушить криков птиц. И ставили котелок на железную треногу, складывали запасы еды и ветошь в самом хорошем настроении. Разве вид Камыза несколько смущал…
— Андрюша… Вы с Димой ведь можете сделать нужные измерения?
— Шутите, Владимир Кириллович?! Вот от того камня возьмем азимут…
И Андрей с Димой, перебивая друг друга, рассказывали Володе, как они будут проводить измерения. Кажется, здесь все будет в порядке…
— Ну, если справитесь сами, я пройдусь по деревне: расспрошу про эти развалины да заодно попробую купить картошки и хлеба.
И Володя потопал к ближайшим домикам, очень надеясь все же вернуться побыстрее. Вот какое-то движение в ограде… Пожилая женщина в халате, с суровым замкнутым лицом.
— Здравствуйте, хозяйка!
— Здра-а…
И пес в ограде тоже не вскочил, не залаял. Так, приоткрыл один глаз, прохрипел что-то собачье, приподняв верхнюю губу.
— Картошкой не богаты? Мы из экспедиции, нам картошка нужна. Может, у вас старая осталась?
— Какая тут картошка? У самих нет, рождается плохо.
— Плохо растет? А огороды большие…
— Огороды большие, да что толку? Поливать надо, а установка не работает…
— Установка? Это такая… для полива?
— Ну да… — Володя уже понял, что для тетки он становится таким безобидным, даже забавным идиотом, раз не знает про поливальную установку. — А отключили установку — нет полива.
— А нет полива — и картошки нет? — проявил Володя болезненное любопытство городского.
— Само собой, нет… — Ему показалось или тетка улыбалась удовлетворенно? Ей как будто нравилось, что картошки вот тоже нет и все разваливается.
— А хлеб где берете? Нам бы и хлеба купить…
— А нигде хлеб не берем, сами печем. Кто муки завез, тот и с хлебом.
— Странно… Муку у вас продают, а хлеба не продают. Непонятно…
Сначала Володя не понял, что за звуки издает тетка и не на шутку испугался: этот жуткий хрип из открытой оскаленной пасти, да еще после собачки с красными глазами, в этом непривлекательном месте… Потом сообразил: тетка, оказывается, так смеялась, и сердце перестало колотиться.
— Нету у нас магазина! Ближайший магазин — в Усть-Буранном! Там и муку покупаем, а то за хлебом не наездишься, за двадцать верст… Вам-то, с машиной, — это да, это запросто, — завистливо закончила тетка.
— Хотите, мы и вам муки привезем? Мы все равно в Усть-Буранный поедем за продуктами. Мешок муки в машину бросить нам нетрудно.
И стоит, уставившись на Володю, тетка, словно у Володи выросли рога размером с лопаты здоровенного сохатого или вокруг его головы разлилось сияние нимба. Смотрит, вытаращив глаза, и что-то прикидывает про себя. Володя с трудом читал на этом замкнутом лице — слишком непонятно ему было, чем живет человек, что для него важно в этом мире.
— А вы привезите, и я тогда денежки… — просипела тетка наконец.
Тут только Володя понял, какая борьба происходила у нее в голове: и муку получить хочется, и деньги незнакомым отдать страшно.
— А почем продавать муку будете?
— В Усть-Буранном мука почем? По стольку и привезем. Вам высший сорт или первый?
Опять уставилась тетка безумными глазами. Наконец-то разлепила губы:
— Первый… — И, помолчав, сиплым шепотом: — Неужто привезете?!
— Привезем. Вы лучше нам скажите, у кого картошки можно достать? Неужели только в Усть-Буранном?
Цвет физиономии у тетки возвращался к обычному.
— Да нету тут ни у кого… Разве у Тигилеевых? Так вы у них, наверно, брать не будете…
— Нам какая разница? Лишь бы картошка была. А чем они такие страшные, Тигилеевы, что у них нельзя картошку брать?
— Азиятцы… Вон там, пятый дом… Они-то местные! — со злобой вдруг прорвалось у тетки.
— А вы не местные?
— Мы целинники… Пока целина была, мы жили, а целина кончилась, всему звиздец, жить невозможно… Установка не работает, магазин закрыли, делать нечего.
— А раньше что делали?
— Раньше?! — Руки завозились по фартуку, на лице оживление. — Раньше тут все кипело… Раньше тут совхоз был, работы было зашибись, у всех деньги… Уголь завозили, в магазине все, что хочешь, у всех машины, ездили все куда только надо… А теперь за все плати! — неожиданно взвизгнула тетка, мгновенно перейдя от элегических воспоминаний к злобе. — Теперь демократы все продали! За уголь плати, за горючку плати, за установку плати! Установки нет — есть нечего! Денег нет — электричество отключат скоро!
Так же неожиданно тетка замолчала, переводя дыхание, словно отходила от приступа.
— Так неужели тут делать нечего?! Вот овцы… С ними сколько всего делать можно!
— Раньше приемный пункт был — для шерсти, для шкур, теперь нет. Сколько у тебя овец, твоя проблема! И комбикорма не стало, кормить овец нечем.
— А в тайге пасти? Отогнал… вот, на пять километров всего, и можно пасти… В ложке, вот прямо тут, возле деревни, косить можно. А из шкур можно дубленки шить. Вы знаете, сколько одна дубленка стоит?!
Володя сам увлекся; так увлекся, что сбросил рюкзак под забор, отчего пес опять захрипел, приподнимая губу.
— Тут, прямо в Камызе, шить дубленки, возить в Абакан, в Красноярск…
— Так ведь это, молодой человек, еще шкуры надо обрабатывать. Их потом еще кроить надо и шить…
— А кто мешает?!
— Так мы не умеем…
И смотрит она на Володю чуть ли не с победой: вот, доказала ему, как дважды два, что ничего тут нельзя делать. Вот и еще один аргумент:
— А возить тоже не на чем, горючка очень дорогая.
Если вдуматься — по какому поводу такое победительное выражение?! Нашла о чем торжествовать.
— Раз отвезти несколько дубленок в любой город, и окупится сразу вся горючка, а муки можно будет на год завезти.
При слове «мука» жадность перекосила физиономию тетки, да так, что Володе опять стало страшно.
— Ну а если и правда электричество отключат? Тогда как?
— Мы и при керосинке можем…
— Керосин — тоже горючка. Если и его не будет?
— Ну что пристали? Проживем и без света, по-тихому…
— И без угля проживете?
— Без угля… — минута задумчивости. — Нет, без угля не проживем.
— Вот видите. А дрова вместо угля заготовить — их тоже надо возить…
— Никогда мы дровами не топили, только углем…
— Тогда уезжать надо отсюда!
— Так ведь не на чем.
— Тьфу ты! У вас получается, что везде безнадега, делать нечего и ни здесь жить, ни уехать никуда нельзя. Что же делать?!
— А ничего не делать. Может, потом что-то сделается, и получше…
