Фредерик Марриет - Маленький дикарь
— Ты мог бы утонуть, разбиться или сделаться добычей акулы, — сказала она тихо и серьезно прибавила: — ты должен считать, мой дорогой сын, что Бог охранял тебя!
— Но позвольте, — ответил я, — если бы Провидение, действительно, заботилось обо мне, мне не пришлось бы пожертвовать такой великолепной рыбой. Я добыл ее с таким трудом, и она была так необходима для нашего пропитания!
— Тот самый факт, что ты решился бросить эту большую, неуклюжую рыбу, указывает на заботу Провидения о тебе. Если бы ты настоял на своем намерении вытащить ее на берег, нет сомнения, что тяжесть ее пересилила бы тебя, и ты бы утонул. Что сталось бы тогда со мной? Женщине одной не под силу была бы борьба за существование в таком пустынном месте. Если ты будешь действовать с большею осторожностью и предусмотрительностью, то докажешь этим свое попечение обо мне!
Я обещал ей вперед не рисковать своей жизнью и тем успокоил ее. Я притворился, что забыл о своем разочаровании; на самом же деле, пойманная мною рыба не выходила у меня из головы, и я продолжал горевать о том, что необходимость заставила меня отдать ее на съедение прожорливым обитателям дна морского. Мысли эти преследовали меня даже ночью, и я видел себя во сне сидящим на утесе с удочкой в руках, видел свою борьбу с чешуйчатым противником и грустно плыл обратно к берегу, как это было наяву. После весьма беспокойной ночи я поднялся очень рано и пошел искать Неро. Я застал его плавающим в море, близ утесов; он делал какие-то странные прыжки, нырял в погоне за каким-то темным предметом, который виднелся на поверхности воды. Я отозвал его, чтобы посмотреть, что так занимало его, и удивлению моему не было границ, когда я разглядел неуклюжие очертания вчерашнего моего противника. Я вскрикнул от восторга, и м-с Рейхардт, услыхав мои радостные восклицания, прибежала посмотреть, что творится со мною. Удивление ее при виде этой огромной и странной рыбы было не менее сильно, чем мое. Мы стали рассуждать о том, как вытащить ее на берег. После некоторых совещаний я взял в руки веревку, прыгнул в воду и, сделав петлю, закинул ее под жабры рыбе, затем я поплыл обратно и вскарабкался на утесы, откуда мы уже соединенными стараниями силились вытащить ее из воды. Мы долго тянули и дергали ее изо всех сил, но сначала безуспешно. Рыба была слишком велика, чтобы вытянуть ее отвесно. Наконец, нам удалось с большим трудом дотащить ее до низкого утеса; я разрезал ее на куски, и м-с Рейхардт унесла их в хижину с целью высушить ее каким-то новым для меня способом. Она утверждала, что рыба сохранится на целый год.
М-с Рейхардт приготовляла рыбу замечательно вкусно и разнообразно, и эта еда никогда не надоедала мне. Судя по вкусу, рыба эта принадлежала к породе осетров, но настоящего имени ее я так никогда и не узнал. Мне впоследствии никогда уже не удавалось поймать такой рыбы; вероятно, она случайно попала в наши воды. Однажды в полдень, после вкусного обеда, приготовленного все из той же рыбы, я навел разговор на приключения м-с Рейхардт и напомнил ей, что она прервала рассказ о себе и о бедном немецком мальчике на самом интересном месте. Я попросил ее продолжать свое повествование, и она, хотя и неохотно, но все же согласилась.
ГЛАВА XXXIII
— Наш добрый священник д-р Брейтвель, — начала она, — был человек недюжинного образования и очень любил выказывать свои познания. Он был когда-то учителем в одной из больших школ, а теперь употреблял большую часть свободного времени на обучение детей, которые привлекали его внимание какими-нибудь выдающимися способностями. В городке насмешливо говорили о том, что доктор учит крестьянских мальчиков греческому и латинскому языку, а девчонок — географии и знанию глобуса. Даже попечители качали головой и считали доктора немного сумасшедшим, видя, как он делится своими знаниями с такими неподходящими учениками. Но он не обращал на это внимания и продолжал свой добровольный труд, который не приносил ему ничего, кроме чувства собственного удовлетворения. Лишь тогда, когда он принял меня и молодого Рейхардта в число своих учеников, у него явилась надежда на некоторый более серьезный успех. Дух соревнования побуждал нас обоих учиться необыкновенно прилежно и тем облегчить труд нашего доброго учителя. Соревнование это не переходило в соперничество, как это часто бывает. Оно происходило от обоюдного желания уважать друг друга.
Таким образом научились мы французскому и латинскому языку, географии и всем обыкновенным отраслям высшего образования. Более всего проявляли мы склонности к изучению религии, и так как учитель наш очень поощрял нас в этом, то мы в скором времени стали не худшими богословами, чем он сам.
По мере того как мы учились вместе, в сердцах наших зарождалась все большая привязанность друг к другу. Мы чувствовали себя несчастными, когда нам приходилось расставаться, и высшим счастьем для нас было находиться вместе. Мы еще были слишком молоды, чтобы вполне понимать значение такого чувства, но мало-помалу оно переходило в такое сильное влечение, которое с незапамятных времен называется любовью.
— Мне кажется, что я теперь понимаю, что это значит! — сказал я, вспомнив свои грезы, так неожиданно прерванные падением в воду.
— Меня это удивляет! — ответила она. — Откуда же тебе знать чувство?
— Нет, я уверен, что понимаю его! — подтвердил я и затем прибавил с некоторым смущением. — Если бы я был в положении Генриха Рейхардта, я наверное чувствовал бы сильную привязанность к девушке, выказавшей мне столько доброты. Я испытывал бы желание быть постоянно с ней и хотел бы, чтобы она меня любила более, чем кого-либо другого!
— Признаюсь, что объяснение это недурно! — отвечала м-с Рейхардт с улыбкой. — Но вернемся к моему рассказу. Взаимная привязанность наша привлекала всеобщее внимание. Но у нас не было врагов, и когда мы бродили, обнявшись, по окрестностям, собирая цветы или лесную землянику, никто не осуждал нас. Мой отец, если и знал об этом, то во всяком случае не считал нужным вмешиваться. Молодой Рейхардт так был ему полезен, так умно и талантливо брался за все, что он ему ни поручал, что старик полюбил его, как сына.
Между нами было решено, что мы повенчаемся, как только получим на то разрешение. Мы мечтали о будущем и строили множество планов. Генрих считал себя в положении Иакова, который служил столько лет в ожидании Рахили, и хотя и признавался мне, что не хотел бы так долго ждать своей невесты, но прибавлял при этом, что готов скорее выслужить весь срок, чем отказаться от меня. Наши счастливые грезы были, однако, внезапно нарушены. В один прекрасный день д-р Брейтвель послал за моим отцом. Он вернулся домой очень поздно и показался мне очень сумрачным и озабоченным. Некоторое время спустя он сообщил мне о результате своего разговора с доктором Брейтвелем. Оказалось, что доктор решил послать молодого Рейхардта куда-то очень далеко, где ученые люди жили вместе, в коллегиях, чтобы усовершенствовать его образование. Рейхардт уже давно выражал желание поступить в духовное звание. Мысль о разлуке приводила меня в ужас, но мало-помалу я примирилась с ней в надежде, что она послужит на благо Генриху. Мы расстались со слезами и некоторым страхом, с обещаниями и надеждой на будущее.
