Бернард Корнуэлл - Еретик
Граф устал, натер седалище седлом, плечи его ныли от непривычной тяжести доспехов, поэтому он не стал взбираться по длинной, крутой тропе к разрушенной крепости, отдав предпочтение относительным удобствам цистерцианского аббатства Святого Севера.
Монахи в белых одеяниях брели домой после работы. Один тащил здоровенную вязанку растопки, другие несли мотыги и лопаты. Они только что закончили сбор последнего винограда, и двое братьев вели быка, впряженного в подводу с полными корзинами сочных темно-красных ягод. Монахи посторонились, пропустив графскую кавалькаду к простым, непритязательным монастырским постройкам. Гости явились нежданно, но монахи приняли и обустроили прибывших радушно и без лишней суеты. В конюшнях нашлись места для лошадей, ратникам выдали тюфяки, чтобы они могли устроиться на ночлег в давильнях, среди винных прессов. В гостевых кельях, предназначенных для графа, Жослена и отца Рубера, развели огонь.
— Отец аббат явится приветствовать благородного гостя после вечерни, — сказали графу, подавая ему хлеб, бобы, вино и копченую рыбу.
Вино у монахов было свое, из виноделен аббатства, и оказалось кислым на вкус.
Граф отпустил Жослена и отца Рубера в отведенные им комнаты, велел своему оруженосцу раздобыть постельные принадлежности и, оставшись один, сел у огня. Он размышлял о том, за что Бог наслал на него эту английскую напасть? Неужели это еще одно наказание за то, что он не позаботился о Граале? Ему это представлялось вполне вероятным, ибо он уже убедил себя в том, что избран Богом для особого служения и, совершив последнее великое деяние, будет за это вознагражден.
— Грааль! — шептал он в молитвенном экстазе. — Святой Грааль! Величайшая святыня, и я избран, чтобы ее отыскать!
Преклонив колени у открытого окна, в которое доносилось пение монахов из церкви, граф истово молился о том, чтобы его поиски оказались успешными. Он продолжал молиться еще долго после того, как пение закончилось, и когда в келью явился аббат Планшар, он застал графа еще на коленях.
— Я не помешаю? — кротко осведомился аббат.
— Нет-нет.
Морщась от боли в затекших коленях, граф поднялся на ноги. Доспехи он снял и встретил аббата в долгополом, отороченном мехом одеянии и в обычной своей вязаной шапочке.
— Право же, Планшар, мне неловко оттого, что я свалился тебе на голову. Вот так, без предупреждения. Понимаю, что я доставил вам много лишних хлопот.
— Лишние хлопоты мне доставляет один лишь дьявол, — возразил Планшар, — а я знаю, что ты послан не им.
— Хвала Всевышнему, нет, — отозвался граф, сел, но тут же встал снова.
Высокий титул давал ему право занять единственное в келье кресло, но аббат был так стар, что граф почел своим долгом уступить место ему. Аббат покачал головой и вместо этого присел на подоконник.
— Отец Рубер был у вечерни, — сказал он, — а после этого поговорил со мной.
Граф тревожно вздрогнул. Неужели Рубер успел выложить Планшару, зачем они приехали? Он хотел объяснить это сам.
— Он очень расстроен, — сообщил Планшар.
Цистерцианец говорил по-французски, как аристократ, на чистом, изысканном языке.
— Рубер всегда расстраивается, когда испытывает неловкость, — отозвался граф. — А тут еще долгий путь верхом, он не привык. Такой уж уродился неловкий. Сидит на лошади, как калека.
Граф умолк, уставился на аббата, выкатив глаза, а потом оглушительно чихнул.
— Господи, — пробормотал он. На глазах у него выступили слезы. Он утер рукавом нос, смахнул слезы и продолжил: — Рубер сидит в седле, как мешок, а от этого устаешь еще больше. Уж сколько я ему ни твердил, чтобы выпрямил спину, все без толку.
Граф снова чихнул.
— Надеюсь, что ты не подхватил лихорадку, — сказал аббат. — Что же до отца Рубера, то он, по-моему, расстроен не от усталости, а из-за нищенствующей.
— Ах да, конечно! Эта девка! — Граф пожал плечами. — Сдается мне, ему не терпелось увидеть, как она будет корчиться в огне. Для него это была бы лучшая награда, он ведь так трудился, не жалея себя. Ты знаешь, что он ее сам допрашивал?
— Кажется, с помощью каленого железа, — заметил Планшар и нахмурился. — Странно, что нищенствующую занесло так далеко на юг: эта ересь больше распространена на севере. Но я полагаю, он уверен в ее виновности.
— Полностью. Да эта несчастная сама во всем созналась.
— Под пытками я бы тоже сознался, — язвительно заметил аббат. — Ты знаешь, что она прибилась к английскому отряду?
— Слышал об этом, — ответил граф. — Скверное дело, Планшар! Скверное.
— Нашу обитель они все-таки пощадили. А ты, монсеньор, затем и прибыл? Чтобы защитить нас от еретички и от англичан?
— Как же иначе, — подтвердил граф и тотчас же повернул разговор к истинной причине своей поездки. — Однако это не единственная моя цель. Была и другая, Планшар, совсем другая.
Он ожидал, что Планшар начнет расспрашивать, какая именно, но аббат молчал, и почему-то граф почувствовал неловкость. Он подумал, не станет ли Планшар насмехаться над ним.
— А отец Рубер ничего тебе не сказал? — осторожно спросил граф.
— Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
— А, — сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
— «Calix meus inebrians», — произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
— Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться».[3]
— «Calix meus inebrians», — повторил граф, как бы не заметив слов аббата. — Это было высечено над воротами здешнего замка.
— Правда?
— Ты не слышал об этом?
— В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
— «Calix meus inebrians», — упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
— Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
— Я верю, — несколько невпопад отозвался граф, — что Господь призвал меня сюда не случайно.
— Значит, тебе повезло, монсеньор, — откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. — Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
