Анна Малышева - Обманувшая смерть
– Я хотел сказать это с того самого момента, как встретил вас на балу в Царском Селе… Я люблю вас!
Девушка вздрогнула.
– Я знаю, что так не делается, не принято, не полагается! – шептал Борис, устремив на нее взгляд, до странности неподвижный. – Но я хочу, чтобы вы знали о моей любви. Скажите, вы ведь о ней знали?
Майтрейи опустила глаза, терзая бахрому кашемировой шали.
– Вы не умеете притворяться, – с отчаянием в голосе продолжал офицер. – Это так прекрасно в вас, это едва ли не прекраснее вашей небесной красоты… Но это мучает, убивает меня, когда я вижу, как вы смотрите на другого… На моего брата.
Девушка бросила терзать шаль и устремила на Бориса глубокий, выжидательный взгляд.
– Вы любите его? – чуть слышно спросил офицер.
– Да, – немедленно ответила Майтрейи.
Борис покачнулся, словно ему в грудь попала пуля. Он вцепился в спинку кресла:
– И у меня нет никакой надежды?
– Никакой, – так же безжалостно ответила Майтрейи.
Выпрямившись, Борис молча отошел от кресла, в котором, словно натянутая струна, дрожала Майтрейи. Он пересек гостиную (это короткое путешествие показалось ему бесконечным) и остановился рядом с Глебом:
– Братец, это, в конце концов, невежливо! – шутливо произнес он, между тем как его сердце терзали когти гарпий. – Твоя очаровательная пациентка нуждается во внимании ничуть не менее, чем остальные дамы! Я берусь развлечь их, а ты немедленно ступай к мадемуазель Назэр!
Глеб, удивленный его искусственно игривым тоном, взглянул в лицо брату, перевел взгляд на Майтрейи, которая, судя по ее виду, готова была лишиться чувств… И, ни слова не ответив, устремился к девушке. О чем говорили эти двое, осталось неизвестным, но взгляды их сделались так красноречивы, что на них старались не смотреть, – это было все равно что подслушать нежную беседу влюбленных. Лишь Илья Романович не сводил с этой пары страшных глаз. В иные моменты фигуры молодой девушки в белом платье и склонившегося над ней юноши в вицмундире исчезали, и князь видел вместо них два черных силуэта ростовщиков. Его сильно знобило, на висках проступала испарина, которую он промокал скомканной салфеткой. «Если это холера, – огненной стрелой пронеслось у него в мыслях, – не имеет значения, за кого выйдет мадемуазель Назэр. У смерти не выиграешь, у нее все карты крапленые!» Сердце князя стискивал ужас, словно на стене гостиной, как в царственном чертоге царя Валтасара, вдруг явилась роковая огненная надпись: «Мене, текел, фарес», предрекавшая гибель и раздел его царства.
Илларион, с помощью старшего лакея сервировавший на столике в углу легкую закуску, исчез на несколько минут, а вернувшись, почтительно, с выжидающим видом остановился за плечом у виконтессы. Когда та обратила на него внимание, дворецкий прошептал ей несколько слов, заставивших Елену удивленно поднять брови.
– Очень просят! – повторил Илларион громким шепотом и отошел к дверям, ожидая.
– Я покину вас ненадолго, господа, – сказала Елена своим собеседникам. – Меня кто-то спрашивает, но кто именно, слуга не удосужился узнать. Кажется, принесли письмо… Я вернусь через минуту!
* * *Выйдя из гостиной, Елена молча пошла вслед за Илларионом. Когда они оказались на крыльце особняка, женщина с наслаждением вдохнула холодный вечерний воздух. Только теперь она поняла, как душно было в голубой бархатной гостиной.
– Где же твой посыльный? – спросила она дворецкого.
Елена немедленно узнала Иллариона, стоило ей увидеть бывшего разбойника, когда-то служившего у князя и пытавшегося убить ее по приказу Ильи Романовича. Но она держалась так, будто видит его впервые. Он платил ей той же монетой.
– Это женщина, горничная, – смиренно отвечал Илларион, избегая встречаться взглядом с виконтессой. – Она боялась, что князь ее увидит… Ждет в саду, я велел ей идти в беседку, чтобы под ногами не путалась… Илья Романович запрещает пускать во двор чужих… Я могу потерять место…
Он говорил все, что только приходило в голову, с единственной целью – направить виконтессу в беседку, куда незадолго перед тем проскользнула Зинаида.
Ее появление прошло незамеченным: по случаю приема ворота во двор были распахнуты, у крыльца стоял экипаж Шуваловых. Кучер и лакей напропалую зубоскалили с горничными Белозерских, а те, польщенные вниманием новых кавалеров, хихикали и прикрывали лица передниками, что должно было изображать добродетельное негодование, которого девушки не испытывали и в помине. В ворота заглядывали случайные прохожие. Ни с того ни с сего примчался мальчишка от бакалейщика со счетом.
Илларион, то и дело выглядывавший во двор в ожидании Зинаиды, грубо выпроводил его. В этот самый миг он заметил в углу двора, у библиотечного флигеля, черную тень. Приблизившись, Илларион узнал сводню, тихонько кашлянул и повел ее в обход дома в сад. Там молча указал на беседку, видневшуюся в глубине, на берегу реки. Сводня, не издав ни звука, склонила голову, скользнула, по-змеиному шевельнув бедрами… Ее черное платье слилось с темнотой.
Сердце бывшего разбойника колотилось часто-часто, как маятник неисправных часов. Он подсчитывал минуты, составляя план. Вот виконтесса идет в сад… Говорит в беседке с Зинаидой… Та обещала не устраивать скандала, но кто ее знает… Если поднимется шум, сбегутся люди… Хватятся его, не найдут Изольды, и что же тогда? Будет ли у них хотя бы час, чтобы успеть сесть в дорожную карету, места в которой были им загодя куплены? Открыть секретер и забрать бумаги – минутное дело! Ключ уже лежал в нагрудном кармане жилета и при всей своей крошечности казался Иллариону отлитым из чугуна, причем отлитым только что, еще не остывшим. Ключ жег ему грудь.
Изольда отдала его всего полчаса назад, когда он вышел из гостиной за шампанским. Экономка ждала любовника в подвале, возле «холодной» кладовой, у двери в ледник, где на последних остатках прошлогоднего снега остужались бутылки. Когда она молча, глядя ему в лицо пустым взглядом, протянула ключик, Илларион взял его не сразу. Ему, никогда не пасовавшему перед любым преступлением, стало отчего-то страшно. Быть может, виной тому были глаза любовницы. Они сделались серыми, тусклыми и холодными, как спекшийся на дне ледника снег.
– Она ждет в беседке, – повторил Илларион, с тревогой видя, что виконтесса не двигается с места. – Вы помните, верно, эту беседку, на берегу…
Дворецкий осекся, спохватившись, что коснулся опасной темы – прошлого. Но виконтесса, стоявшая к нему вполоборота и глядевшая в сторону парка, словно ничего не заметила.
– От кого письмо? Кто ее послал?
Елена вдыхала давно забытый аромат осеннего сада – горько-сладкий, тревожный и печальный, запах зрелых плодов и умирающих листьев, засыпающей земли и холодной воды. Илларион, Илья Романович, Евгений и Савельев, все общество, оставшееся в гостиной, включая Татьяну и Майтрейи, – все неожиданно сделалось ей безразличным. Она с изумлением осознала, что по-настоящему ей дорог только этот сад, спускающийся к Яузе, шелест последней листвы, уцелевшей на деревьях, глухой стук яблок о мягкую землю. Словно часть ее самой, прежней, та часть, без которой она не могла быть по-настоящему спокойной и счастливой, осталась ждать ее возвращения в этом саду, в тот день, когда запылал подожженный особняк Мещерских и ей пришлось спасаться бегством. Она бежала через сад к Яузе, к беседке, возле которой была спрятана лодка… И в то же время навсегда осталась здесь.
