Жеральд Мессадье - Гнев Нефертити
Два писаря наблюдали, как из какой-то лодки, только что приставшей к берегу, три человека тащили на берег огромную сеть с рыбой. Улов был хороший, рыба прыгала в сети, как яйцо, из которого должен вылупиться птенец. Писари направились к рыбакам. Они назвались сборщиками податей и потребовали развязать сети, чтобы отобрать у рыбаков часть их добычи. Рыбаки — толстощекий здоровяк и его сыновья — возмутились.
— Да ведь мы поймали эту рыбу в реке!
— Великая Река и все ее обитатели принадлежат царю!
— У нас больше нет царя! Вы же вчера его похоронили!
— Царь есть всегда, и вы должны ему заплатить его долю. Мы пришли за ней.
— Но царь не ест рыбы, ее только жрецы едят!
— От этого подать меньше не становится.
Один из писарей уже развязал сеть и тащил оттуда здоровенную барабулю.
— Это вы, значит, хотите съесть мою рыбу? — разгневался глава семейства.
— По поводу использования дани вопросы не задаются! — с раздражением ответил один из писарей.
— Ах так! Сейчас ты увидишь, как не задаются вопросы! — закричал здоровяк.
Он двумя руками схватил барабулю и ударил ею одного из писарей по голове. Наполовину сомлев от такого удара — рыба весила не менее двенадцати фунтов — тот возмущенно закричал. Но рыбак влепил ему две порядочных пощечины все той же барабулей. Видя такое дело, сыновья рыбака принялись лупить другого писаря, но уже используя сома. Перья для письма рассыпались, парики слетели с голов писарей, а сами они, липкие, мокрые, пропахшие рыбой, все в рыбной чешуе и усах от сома, с криками убегали от преследовавших их рыбаков. Когда они скрылись из виду, рыбаки сложили рыбу в сеть, бросили ее в лодку и торопливо отчалили от берега.
Ох уж эти царские подати!
— А мою маму тоже будут бальзамировать? — спросила Макетатон.
Анхесенпаатон слушала разговор, одевая для своей младшей сестры Сетепенры куклу, одну из «этих жутких игрушек», как говорила покойница.
— А кукол тоже бальзамируют?
Меритатон мрачно кивнула, и тут же последовал новый вопрос:
— Разве ты не хочешь, чтобы она была вечной?
В этот момент Первая служанка пришла сообщить, что Главный распорядитель вместе с Главным писарем явились, чтобы увидеться с царевной Меритатон. Обычай требовал, чтобы она приняла их.
— Пусть поднимаются, — сказала Меритатон.
Тридцать женщин разволновались, узнав о прибытии двух посланников. Коленопреклоненный писарь вручил Меритатон свиток папируса в футляре и удалился. Затем Главный распорядитель в сопровождении двух слуг, в руках у которых были две чаши с фигами и финиками, побеседовал с царевной наедине. После этого Меритатон развернула папирус, прочитала его, послушала, что ей сказал распорядитель, и кивнула. Потом позвала служанку и стала спускаться по лестнице. За ней двинулись носильщики опахал, Уадх Менех со своими писарями и две служанки.
Вскоре она уже стояла перед Сменхкарой, которого предупредили о ее приходе, и он ждал ее у дверей, как того требовал обычай.
— Добро пожаловать, царевна, моя царица! — сказал он.
Она смотрела на него очень серьезно, в ее взгляде были и тревога, и любопытство.
— Мое сердце расцветает при виде тебя, о божественный! — прозвучал надлежащий ответ.
Он пригласил ее последовать за ним в зал, через который можно было пройти в сады, и предложил ей кресло напротив своего. Они выглядели спокойными, только легкий ветерок, пахнущий жасмином, шевелил платье Меритатон и набедренную повязку Сменхкары. На высоком столе, разделявшем их, стоял кувшин с гранатовым соком и чаша с китайскими финиками.
Меритатон огляделась. Рядом с ними находилось как минимум двадцать человек.
— Может, нам лучше поговорить наедине? — прошептала она.
Сменхкара дал знак Уадху Менеху, и все исчезли. Сменхкара поднялся, наполнил один кубок и протянул его молодой женщине, затем наполнил другой, сел и осушил его.
— Ты восходишь на трон, потому что умерла моя мать, — сказала она.
— Хоть она и не любила меня, я сожалею о том, что она ушла.
— Сожалеешь? Ты?
Он посмотрел на нее.
— Я был в тот момент рядом с ее паланкином, помнишь? От меня не укрылся взгляд, который ты бросила на Пентью.
Упоминание о Пентью наводило на некоторые размышления. Из этого следовало, что Сменхкара знал виновного. Меритатон пригубила гранатового сока.
— Чем это он пахнет?
— Не ядом. В него добавлен настой цветков апельсинового дерева. Мне он очень нравится.
Она кивнула.
— По чьему приказу действовал Пентью?
— Не по моему.
— Сознался бы ты, если бы это было так?
— Если бы я был человеком, который выпил яд, то уже никогда ни в чем не сознался бы, — ответил он с улыбкой. — Но тогда меня нужно подозревать и в том, что я отравил любимого брата.
Меритатон растерялась, и у нее возникли новые подозрения: а не мог ли этот очаровательный юноша, расслабленно сидящий в кресле, отравить своего брата и его жену ради власти? Не было ли комедией невероятное страдание, испытываемое им после смерти Эхнатона? Или он просто чувствовал себя виноватым?
— Скажи мне, — снова заговорил он, — почему ты так уверена в том, что твоя мать была отравлена? И почему ты сразу же бросила на Пентью обвиняющий взгляд?
Меритатон молчала. Потом посмотрела на Сменхкару и, волнуясь, произнесла:
— Я видела, как он покупал этот яд. Дурман.
— Что? — воскликнул Сменхкара так громко, что стражники, находившиеся в пятидесяти шагах от них, повернули головы.
Меритатон продолжила:
— Тот, кто продавал яд, требовал слишком высокую цену. Сто дебенов. Пентью торговался. Тогда продавец пригрозил рассказать о том, что он уже продавал ему этот яд. — Сменхкара наклонился к Меритатон, его глаза округлились от удивления. — Потом Пентью убил его и бросил труп в Великую Реку.
— Где это происходило?
— В зале Архива, около полуночи.
— Но что ты там делала?
— Этого я тебе пока не скажу. Сейчас важно то, что я не знаю, чью волю выполнял Пентью.
Она внезапно замолчала, глядя на своего суженого. Ее глаза пылали огнем.
— Послушай меня, Сменхкара! — воскликнула она. — Скорее я отравлюсь, чем выйду замуж за убийцу своих родителей, как того требуют интересы династии. И пусть демоны потустороннего мира не оставят меня в покое миллион лет! Или ты докажешь мне, что не виновен в этих двух убийствах, или ты не взойдешь на трон. По крайней мере, царицей буду не я.
Он склонил голову без каких-либо видимых эмоций.
— Меритатон, — сказал он, — я счастлив слышать от тебя такие слова.
