Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай
Вазир-хан должен быть доволен. Молодому эмиру недоставало старого друга, но случилось так, что на следующий день после стычки у караван-сарая его сбросил поднявший на дыбы конь, испугавшись змеи. Он повредил бедро, и Бабур настоял на его возвращении в Шахрукийях, где в их отсутствие командовал Байсангар.
Сегодня будет праздник: воины, лучше всего проявившие себя в походе, удостоятся чествования на пиру и наград, а он расскажет Вазир-хану и Байсангару о набеге на Гаву. Первый наверняка посмеется над некоторыми историями, а возможно, ему удастся вызвать улыбку и у своего вечно угрюмого начальника гарнизона.
Въехав во двор каменной крепости, Бабур спрыгнул с коня и огляделся. Байсангара видно не было, а вот Вазир-хан напротив конюшни проверял у лошади копыто. Когда он, увидев прибывшего правителя, направился к нему, юноша сначала нахмурился, так как его друг все еще сильно хромал. Но потом он заметил, что лицо Вазир-хана сияет.
— Важные новости, повелитель! Действительно, очень важные.
— Что случилось?
— Неделю назад прибыл гонец из Акши от Тамбала, или, как он предпочитает говорить сам, от твоего единокровного брата Джехангира. Он согласен передать тебе бабушку, мать и сестру.
— Он просит что-нибудь взамен?
— Ничего определенного, повелитель. Он лишь пересыпал свою речь заверениями во всяческом к тебе почтении.
Сердце Бабура подскочило. Наконец-то! Известие о том, что семья скоро воссоединится с ним, ошеломило его.
— Когда их ждать?
— Если все пройдет нормально, завтра к закату.
На следующий вечер, в сгущавшихся сумерках, Бабур расхаживал по стене, где провел и большую часть дня, нетерпеливо поглядывая на ведущую с востока дорогу. И вот наконец, когда уже стемнело, появилась длинная вереница верблюдов с подвешенными по обе стороны большими корзинами. Позади ехал небольшой отряд всадников во главе с Байсангаром, посланных Вазир-ханом, чтобы встретить женщин и препроводить их к месту назначения.
Отсюда Бабуру не было видно, кого именно везут на верблюдах, но кто это еще мог быть, кроме его родных? Не в силах больше терпеть, не удосужившись даже позвать с собой стражу, он вскочил на неоседланного коня и погнал его по травянистому лугу навстречу приближавшемуся каравану.
По щекам юноши ручьями текли слезы, но его это не волновало. То были слезы счастья, а не слабости. Смахивая их с лица одной рукой, в то время как другой он держался за конскую гриву, Бабур гнал скакуна так быстро, что ему казалось, будто он летит.
Неожиданно четверо воинов отделились от отряда сопровождения и с копьями наперевес поскакали ему навстречу. Хотя Байсангар, надо думать, и догадывался, кто это мчится сломя голову из крепости на неоседланном коне, он, как строгий приверженец воинской дисциплины и порядка, приказал бойцам проверить, кто приближается. Когда всадники подъехали, Бабур резко осадил своего взмыленного коня, который протестующее заржал.
Юноша вскинул голову и издал свой родовой клич:
— Фергана!
Воины, бывшие уже достаточно близко и узнавшие правителя, приветствовали его, и он легким галопом направился к остановившимся верблюдам. Наверное, не будь его сердце так переполнено радостью, ему показался бы смешным вид Исан-Давлат, выглядывавшей из корзины, словно курица, которую везут на рынок. Она была такой легкой, что для равновесия им пришлось наполнять корзину на другом боку животного чем-то более тяжелым, как несколько кочанов капусты да притороченная ремнями бабушкина лютня.
Кутлуг-Нигор и Ханзада ехали в корзинах, подвешенных по обе стороны огромного, лохматого верблюда, при приближении Бабура начавшего плеваться. Ну а позади них везли матушкиных служанок, включая старшую над ними Фатиму и визиря Касима.
Спрыгнув на землю, погонщики похлопали верблюдов по мохнатым коленям, и те опустились на землю. Памятуя о заботе, подобающей старшим, юноша в первую очередь подбежал к бабушке и, высадив ее из корзины, преклонил перед ней колени. От избытка чувств у него просто не находилось слов, да и у нее тоже. Он почувствовал, как она коснулась рукой его головы, а посмотрев вверх и заглянув в маленькие, но горящие решимостью глаза, с облегчением понял, что дух ее остался прежним. Эта женщина выглядела такой, какой была всегда — настоящей ханум из рода Чингисхана.
Затем он повернулся к матери, поднял ее, опустил на землю и заключил в объятия, вдыхая такой родной запах сандала. А когда наконец отстранился, то увидел слезы в ее глазах.
— Я счастлива видеть тебя снова, сынок, — просто сказала она, а когда улыбнулась, он увидел, что морщинок на ее осунувшемся лице стало больше, чем ему помнилось.
Ханзада к тому времени уже выбралась из своей корзины сама и со всех ног побежала к нему, так что ее ручной мангуст, которого она держала слева под мышкой, протестующее запищал. Когда он видел ее последний раз, это была еще нескладная, тощая девчонка. Теперь она расцвела, обрела женственные формы, ее лицо стало по-настоящему прекрасным, но вот ухмылка на нем осталась прежней. Бабур заключил сестру в объятия, а потом отступил на шаг, чтобы полюбоваться, какой она стала.
Ханзада тоже присмотрелась к брату.
— Ты стал выше, — заявила она, — и в плечах раздался. А выглядишь просто ужасно: на подбородке щетина, на голове воронье гнездо, волосы чуть ли той же длины, что и у меня. Про ногти и говорить нечего — они же у тебя черные!
Бабур услышал, как за его спиной Исан-Давлат щелкнула языком, осуждая бесцеремонность Ханзады, и улыбнулся. Наконец все они снова были вместе, и все шло именно так, как и должно. У них еще будет время поговорить, и они расскажут ему обо всем, что с ними происходило, но сейчас было достаточно и того, что он их видит.
Когда они приблизились к крепости, рев труб и гром барабанов возвестил, что женщины из царствующего дома Ферганы свободны и, во всяком случае, до поры находятся в безопасности.
Пока его родные устраивались в покоях, которые Бабур приказал подготовить для них на верхнем этаже главного строения крепости, он призвал поваров, чтобы проверить, все ли готово для задуманного им празднества. Конечно, до великолепия Самарканда, где он со временем тоже надеялся закатить для них пир, здешнему застолью было далеко, однако во дворе на вертелах уже жарились два десятка зарезанных по такому случаю барашков. Цыплят ощипали, выпотрошили и теперь жарили в масле, с грецкими орехами и абрикосами. Яблоки в густом, золотистом меду и красные, сочные гранаты подавали с миндальной пастой и фисташками. Особенно его порадовала гора серебристого миндаля, захваченного воинами во время одного из набегов: уж он-то знал, что Исан-Давлат предпочитает это лакомство всем прочим.
