Артур Конан Дойл - Изгнанники
Впереди, по дороге, залитой бледным лунным светом, ехало в ряд трое из этих головорезов, а с обеих сторон кареты — по одному. По топоту копыт можно было заключить, что позади следовало еще не менее шести. Да, вместе с кучером это составляло как раз двенадцать человек. Двенадцать негодяев, борьба с которыми просто немыслима для человека в его положении. Подумав о кучере, де Катина взглянул на его широкую спину и внезапно, при отблеске лунного света в карете, увидел нечто, наполнившее ужасом его душу.
Кучер был, очевидно, сильно ранен. Удивительно, как он мог еще держаться на козлах и щелкать бичом при таких страшных ранах. На спине его суконного красного кафтана, как раз под левой лопаткой, зияла большая дыра, а вокруг виднелось большое темно-красное пятно. Но это было еще не все. Луч месяца упал на поднятую руку кучера, и де Катина содрогнулся, заметив, что она также покрыта запекшейся кровью. Гвардеец вытянул шею, силясь разглядеть лицо кучера, но его широкополая шляпа была низко опущена на лоб, а воротник одежды поднят так высоко, что черты лица оказывались совершенно затененными.
От вида этого молчаливого человека со следами ужасных ран на теле душа Катина помертвела, и он забормотал про себя один из гугенотских псалмов Моро:
«Кто, как не дьявол, мог бы править экипажем такими окровавленными руками и с телом, проткнутым насквозь шпагой?»
Карета доехала до места, где от большой дороги отделялась проселочная, сбегавшая вниз по крутому склону холма по направлению к Сене. Передние всадники продолжали ехать по большой дороге, так же как и те, что следовали по бокам экипажа, как вдруг, к великому изумлению де Катина, карета, внезапно уклоняясь в сторону, в одно мгновение покатилась по проселочной дороге. Сильные лошади неслись во весь опор. Кучер, стоя, бешено хлестал их, и неуклюжий старый экипаж отчаянно подскакивал, бросая де Катина с одного сиденья на другое. Придорожные тополя быстро мелькали мимо окон кареты, лошади продолжали бешеную скачку, а дьявол-кучер размахивал при лунном свете своими ужасными красными руками, криками понукая обезумевших животных. Карету бросало то в одну, то в другую сторону, иногда она держалась только на двух боковых колесах, каждый момент рискуя опрокинуться. Но как ни быстро неслись лошади, погоня мчалась еще быстрее. Она была все ближе и ближе и вот внезапно в одном из окон экипажа показались красные, раздувающиеся ноздри лошади. Вот обрисовалась ее морда, глаза, уши, грива, а над всем этим свирепое лицо Деспара и блестящее дуло пистолета.
— В лошадь, Деспар, в лошадь! — командовал сзади властный голос.
Блеснул огонь, и экипаж качнуло от судорожного прыжка одной из лошадей. Кучер продолжал неистово кричать и хлестать лошадей, а карета, подпрыгивая и громыхая, неслась дальше.
Но дорога сделала внезапный поворот — и прямо перед пленником и погоней, не более чем в ста шагах от них, показалась Сена, холодная и молчаливая в лучах лунного света. Дорога крутым берегом спускалась к воде. Не было и намека на мост, а черная тень в центре реки указывала на паром, возвращавшийся от другого берега с запоздавшими путниками. Кучер, без колебания натянув туго вожжи, погнал испуганных животных прямо в реку. Те, почувствовав холод, остановились, и одна из них с жалобным вздохом повалилась на бок. Пуля Деспара сделала свое дело. В мгновение ока кучер соскочил с козел и бросился в реку, но погоня окружила его; с полдюжины рук схватили кучера прежде, чем тому удалось добраться до глубокого места, и вытащили его на берег. В борьбе с его головы упала широкая шляпа, и при лунном свете де Катина узнал этого человека. То был Амос Грин.
Глава XVII. БАШНЯ ЗАМКА ПОРТИЛЛЬЯК
Бандиты удивились не менее де Катина. Вихрь восклицаний и проклятий срывался с губ негодяев, когда они, стащив громадный красный кучерский кафтан, увидели темную одежду молодого американца.
— Тысячи молний! — кричал один. — И это человек, принятый проклятым Латуром за мертвеца.
— Как он очутился здесь?
— А где Этьенн Арно?
— Он убил Этьенна. Взгляните, как разрезан кафтан.
— Да, а цвет рук у этого молодца. Он убил Этьенна, взяв его кафтан и шляпу.
— А где же тело?
— И мы были в двух шагах от него.
— Ну, выход только один.
— Клянусь душой! — горячился старый Деспар. — Я никогда особенно не любил старика Этьенна, но не раз выпивал с ним и позабочусь отомстить за него. Обмотайте-ка вожжами шею этого молодца и повесьте вот тут на дереве.
Несколько рук уже снимали подпругу с околевшей лошади, когда де Вивонн, протолкавшись вперед, несколькими словами остановил готовящийся самосуд.
— Кто дотронется до него — ответит жизнью, — пригрозил он.
— Но он убил Этьенна Арно!
— За это следует рассчитаться позднее, а сегодня он гонец короля. А что второй? Здесь?
— Да.
— Связать этого человека и посадить к тому в карету. Распрячь околевшую лошадь, вот так. Де Карнак, наденьте поживее упряжь на вашего коня. Можете сесть на козлы и править; теперь уже недалеко.
Лошадей быстро переменили; Амоса Грина впихнули в экипаж к де Катина, и вот карета медленно стала подниматься по крутому склону, откуда она только что так стремительно спускалась. Американец не произнес ни единого слова и сидел, равнодушно скрестив на груди руки, пока решалась его судьба. Но оставшись наедине с товарищем, он нахмурился и пробормотал, с видом человека, обиженного на свою участь:
— Проклятые лошади, — ворчал он. — Американский конь сразу почувствовал бы себя в воде, как утка. Сколько раз переплывал я Гудзон на моем старом Сагоморе. Переберись мы только через реку, тогда прямая дорога в Париж.
— Дорогой друг, — проговорил де Катина, кладя свои связанные руки на руки Грина, — можете ли вы простить мне опрометчивые слова, вырвавшиеся у меня во время нашего злополучного выезда из Версаля?
— Ба, я забыл об этом!
— Вы были правы, тысячу раз правы, а я, ваша правда, дурак, слепой, упрямый дурак. Как благородно вы защищали меня! Но как вы очутились здесь сами? Никогда в жизни я не испытывал такого изумления, как в тот миг, когда увидел ваше лицо.
Амос Грин усмехнулся про себя.
— Я подумал, то-то вы удивитесь, узнав, кто ваш возница, — промолвил он. — Упав с лошади, я лежал неподвижно, отчасти потому, что следовало отдышаться, частью же затем, что находил разумнее лежать, чем стоять при лязге стольких шпаг. Потом, воспользовавшись тем, что вас окружили, я скатился в канаву, выбрался из нее на дорогу и под тенью деревьев дополз до экипажа прежде, чем меня хватились. Я сразу сообразил, как могу пригодиться вам. Кучер сидел обернувшись, с любопытством глядя на все происходящее сзади. С ножом в руке я вскочил на переднее колесо, и бедняга замолк навеки.
