Рафаэль Сабатини - Одиссея капитана Блада
– Привяжите его к жерлу пушки! – приказал он и, пока они торопливо
выполняли его приказ, сказал, обратясь к остальным: – Отправляйтесь в
кормовую рубку и приведите сюда испанских пленных. А ты, Дайк, беги наверх и
прикажи поднять испанский флаг.
Дон Диего, привязанный к жерлу пушки, неистово вращал глазами,
проклиная капитана Блада. Руки испанца были заведены за спину и туго стянуты
веревками, а ноги привязаны к станинам лафета. Даже бесстрашный человек,
смело глядевший в лицо смерти, может ужаснуться, точно узнав, какой именно
смертью ему придется умирать.
На губах у испанца выступила пена, но он не переставал проклинать и
оскорблять своего мучителя:
– Варвар! Дикарь! Проклятый еретик! Неужели ты не можешь прикончить
меня как-нибудь похристиански?
Капитан Блад, не удостоив его даже словом, повернулся к шестнадцати
закованным в кандалы испанским пленникам, спешно согнанным в кают-компанию.
Уже по пути сюда они слышали крики дона Диего, а сейчас с ужасом
увидели, в каком положении он находится. Миловидный подросток с кожей
оливкового цвета, выделявшийся среди пленников своим костюмом и манерой
держаться, рванулся вперед и крикнул:
– Отец!
Извиваясь в руках тех, кто с силой удерживал его, он призывал небо и ад
отвратить этот кошмар, а затем обратился к капитану с мольбой о милосердии,
причем эта мольба в одно и то же время была и неистовой и жалобной. Взглянув
на молодого испанца, капитан Блад с удовлетворением подумал, что отпрыск
дона Диего в достаточной степени обладает чувством сыновней привязанности.
Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился против
выработанного им жестокого плана. И для того чтобы прогнать это чувство, он
вызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне. Он припомнил
побледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от
насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не
поддающиеся описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшую
в нем твердость. Бесчувственные, кровожадные испанцы, со своим религиозным
фанатизмом, не имели в себе даже искры той христианской веры, символ которой
был водружен на мачте приближавшегося к ним корабля. Еще минуту назад
мстительный и злобный дон Диего утверждал, будто господь бог благоволит к
католической Испании. Ну что ж, дон Диего будет сурово наказан за это
заблуждение.
Почувствовав, что твердость вернулась в его сердце, Блад приказал Оглу
зажечь фитиль и снять свинцовый фартук с запального отверстия пушки, к жерлу
которой был привязан дон Диего. И когда Эспиноса-младший разразился новыми
проклятиями, перемешанными с мольбой, Блад круто повернулся к нему.
– Молчи! – гневно бросил он. – Молчи и слушай! Я вовсе не имею
намерения отправить твоего отца в ад, как он этого заслуживает. Я не хочу
убивать его, понимаешь?
Удивленный таким заявлением, сын дона Диего сразу же замолчал, и
капитан Блад заговорил на том безупречном испанском языке, которым он так
блестяще владел, к счастью как для дона Диего, так и для себя:
– Из-за подлого предательства твоего отца мы попали в тяжкое
положение. У нас есть все основания опасаться, что этот испанский корабль
захватит "Синко Льягас". И тогда нас ждет гибель. Так же как твой отец
опознал флагманский корабль своего брата, так и его брат, конечно, уже узнал
"Синко Льягас". Когда "Энкарнасион" приблизится к нам, то твой дядя поймет,
что именно здесь произошло. Нас обстреляют или возьмут на абордаж. Твой отец
знал, что мы не в состоянии драться, потому что нас слишком мало, но мы не
сдадимся без боя, а будем драться! – Он положил руку на лафет пушки, к
которой был привязан дон Диего. – Ты должен ясно представить себе одно: на
первый же выстрел с "Энкарнасиона" ответит вот эта пушка. Надеюсь, ты понял
меня?
Дрожащий от страха Эспиноса-младший взглянул в беспощадные глаза Блада,
и его оливковое лицо посерело.
– Понял ли я? – запинаясь, пробормотал юноша. – Но что я должен
понять? Если есть возможность избежать боя и я могу помочь вам, скажите мне
об этом.
– Боя могло бы и не быть, если бы дон Диего де Эспиноса лично прибыл
на борт корабля своего брата и заверил его, что "Синко Льягас" по-прежнему
принадлежит Испании, как об этом свидетельствует его флаг, и что на борту
корабля все в порядке. Но дон Диего не может отправиться лично к брату, так
как он… занят другим делом. Ну, допустим, у него легкий приступ лихорадки
и он вынужден оставаться в своей каюте. Как его сын ты можешь передать все
это своему дяде и засвидетельствовать ему свое почтение. Ты поедешь с шестью
гребцами-испанцами, из которых сам отберешь наименее – болтливых, а я,
знатный испанец, освобожденный вами на Барбадосе из английского плена, буду
сопровождать тебя. Если я вернусь живым и если ничто не помешает нам
беспрепятственно отплыть отсюда, дон Диего останется жить, так же как и все
вы. Но если случится какая-либо неприятность, то бой с нашей стороны, как я
уже сказал, начнется выстрелом вот из этой пушки, и твой отец станет первой
жертвой схватки.
Он умолк. Из толпы его товарищей послышались возгласы одобрения, а
испанские пленники заволновались. Эспиноса-младший, тяжело дыша, ожидал, что
отец даст ему какие-то указания, но дон Диего молчал. Видимо, мужество
покинуло его в этом жестоком испытании, и он предоставлял решение сыну, так
как, возможно, не рискнул советовать ему отвергнуть предложение Блада или,
по всей вероятности, посчитал для себя унизительным убеждать сынасогласиться с ним.
– Ну, хватит! – сказал Блад. – Теперь тебе все понятно. Что ты
скажешь?
Дон Эстебан провел языком по сухим губам и дрожащей рукой вытер пот,
выступивший у него на лбу. Он в отчаянии взглянул на отца, словно умоляя его
сказать что-нибудь, но дон Диего продолжал молчать. Юноша всхлипнул, и из
его горла вырвался звук, похожий на рыдание.
– Я… согласен, – ответил он наконец и повернулся к испанцам. – И
