Понсон дю Террайль - Смерть дикаря
— Если порошок украден, так только маркизом. Если графа отравили, так отравил его маркиз!
Доктор произнес эти слова таким убежденным тоном, что Баккара содрогнулась.
— Впрочем, графиня, — добавил он, — если супруг ваш действительно сошел с ума от той причины, на которую мы думаем…
— О, — перебила его Баккара с живостью. — Скажите мне, что вы вылечите его!
— Вылечу, графиня, клянусь вам, — ответил доктор торжественно.
Баккара радостно вскрикнула и сложила руки, чтобы поблагодарить Бога.
— Графиня, — прибавил доктор, — поезжайте домой и веруйте, во-первых, в Провидение, а затем — в искусство, которым оно наделило меня, чтобы врачевать моих ближних. Я буду иметь честь явиться к вам завтра в полдень, увижу графа, осмотрю его, и, если он в самом деле окажется отравленным, Бог поможет нам отыскать виновника!
— Прощайте, доктор, до завтра, — пробормотала расстроенная графиня и, сев с сестрой в карету, сказала: — Нет! Это невозможно! Я знаю виконта д'Асмолля, это — отличное сердце, рыцарская душа, и все те, кто соединен с ним узами родства, должны быть таковыми же. Шамери не могут быть отравителями!
— О, — проговорила в свою очередь Сериза. — Все это так ужасно, что напоминает мне адскую гениальность сэра Вильямса!
При этом имени графиня содрогнулась. Но вскоре на губах ее показалась улыбка.
— Ты с ума сошла! — сказала графиня. — Сэр Вильямс умер, и поэтому он не может вредить нам.
— Бульвар Бомарше! — крикнула она лакею, захлопнувшему дверцы кареты.
Баккара отвезла сестру, затем воротилась к себе домой.
— Граф еще не ложился? — спросила она, выходя из кареты и увидав свет в окнах гостиной.
— Его сиятельство легли уже два часа назад, — отвечал слуга.
— Стало быть, это доктор.
— Никак нет, это какие-то господин и дама, настоятельно требовавшие сегодня же видеться с вашим сиятельством.
— Как их фамилия? — спросила изумленная Баккара.
— Не знаю-с. Но, кажется, я уже видел этого господина здесь.
— А дама?
— Лицо ее закрыто густой вуалью. Но она высокого роста и, кажется, молодая.
Баккара не дослушала. Она поспешно взошла на крыльцо и затем в гостиную, где ждали ее Роллан де Клэ и Ребекка.
При шуме отворявшейся двери Ребекка, вуаль которой была уже откинута назад, встала, и обе молодые женщины очутились лицом к лицу. Графиня вскрикнула и отшатнулась, как окаменелая, до такой степени поразило ее сходство этой женщины с нею. Но в эту самую минуту
Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.
— Встаньте, милостивый государь! — сказала она ему. — Встаньте, теперь я все понимаю.
Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.
— Кто вы такая? — спросила она. — Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?
Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.
— Вам угодно знать, кто я? — проговорила она.
— Да, угодно, — ответила надменно графиня.
— Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.
— Сестра моя! — воскликнула Баккара.
В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.
— Сестра моя! — повторила Баккара в порыве сострадания. — О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.
— То была мать моя! — сказала Ребекка дрожащим голосом. — А ребенок — я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»
В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.
Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:
— Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.
Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:
— Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.
— О, верьте, графиня, — вскричал Роллан с искренним раскаянием честного, благородного сердца, — верьте, что у меня достанет сил исправить нанесенный вам вред!
— Я от всего сердца прощаю вас. Вред, нанесенный мне, не значит ничего в сравнении со злом, сделанным благородному и великодушному человеку, которого я люблю до фанатизма и имя которого я ношу. Надо поправить это зло. Надо помочь мне отыскать виновника этой отвратительной интриги, жертвами которой сделались вы и я.
— Вы скажете нам правду, не так ли? — обратился Роллан к Ребекке.
— Скажу все, — ответила она и принялась рассказывать графине Артовой все, что рассказала уже Роллану.
Графиня расспросила все малейшие подробности, все малейшие обстоятельства.
— Но, — сказала она наконец Роллану, дополнявшему по временам рассказ Ребекки каким-нибудь неизвестным ей фактом, — у вас, кажется, был камердинер по имени Батист?
— Был, графиня.
— Он, кажется, уверял вас, что очень дружен с моей горничной?
— Уверял.
— Приносимые им записки…
— Он получал через нее, как говорил мне.
— Где же теперь этот камердинер, наверное, бывший сообщником ваших мистификаторов?
— Обокрал меня и сбежал.
— Когда?
— В тот самый день, когда я должен был выйти на дуэль с графом.
— Это так и должно было случиться. Долго служил он у вас?
— Две недели.
— Кто рекомендовал его вам?
— Один из моих приятелей, де Шамери.
— Шамери! — вскричала Баккара, чувствуя как будто электрическое сотрясение. — Но кто же этот человек? Что я ему сделала?
Схватив Роллана за руку, она прибавила:
— Вы молоды, ветрены, легкомысленны, но все-таки вы, вероятно, честный человек и умеете держать клятву?
— Какова бы она ни была, я сумею сдержать ее перед вами, графиня!
— Ну, так поклянитесь, что вы будете слепо повиноваться мне.
— Клянусь прахом моих родителей.
— Что вы никогда и никому не расскажете того, о чем говорили мы с вами.
— Но я должен восстановить вашу репутацию, графиня! — вскричал Роллан де Клэ, в котором, наконец, заговорила благородная, рыцарская кровь его предков. — Я должен сказать целому свету…
