Иария Шенбрунн-Амор - Железные франки
Иоанн во всем не таков, каким полагалось бы быть властителю Ромейской империи. Порфирородный автократор оказался маленьким и плюгавеньким, злым, алчным и вероломным, но при этом могущественным, как библейский Навуходоносор. Перед ним все народы и даже франки – пыль и прах. Он – единственный, заставивший Антиохию распахнуть ворота своего города. За смуглый лик безобразного императора прозвали «мавром», но василевс не просто уродливый, он неприятный. От мрачного, недоброго, брезгливо надменного выражения его темного, сморщенного, как изюмина, лица упало сердце. У императора длинная, завитая на конце борода, на голове диадема, на плечах пурпурная хламида, застегнутая на левом плече драгоценной пряжкой и расшитая столькими самоцветами, что могла бы стоймя стоять без тщедушного Иоаннова тела внутри. Сверху на него намотан знак императорского достоинства – узкий парчовый шарф-лорум, сплошь расшитый золотыми пластинами и перлами, а перед ним несли большой золотой щит и прочие императорские регалии. С него станется посадить непокорных князей в темницу, прогнать Раймонда обратно в Аквитанию, увести в цепях в Константинополь. Разве не угнал он туда армянского царя Левона с сыновьями? Свергнутых властителей греки часто ослепляли. У Констанции похолодели руки и пересох рот. Она вырядилась, как греческая икона, а вдруг пророчество мамушки исполнится мученичеством? Только бы Господь помог не уронить княжеское достоинство на глазах у вассалов и придворных.
Повернись события чуть иначе, она стала бы женой Мануила, сына Иоанна. Грек наверняка помнил об этом. Вся ее судьба сложилась бы иначе. Она бы наслаждалась чрезмерной греческой роскошью, стояла бы на самом верху византийской пирамиды высокомерия. И уж наверняка помогала бы франкам. Но даже сейчас, когда Констанция с Пуатье оказались унижены и будущее страшило, она не сожалела, что стала супругой светлоликого, чудесного возлюбленного своего Раймонда, а не сына невзрачного, темного, как тюрок, ромея.
Невзирая на усталость, наследник святого Константина прямо держал голову, украшенную золотым обручем-стеммой, не удостаивая взглядом бредущих перед его конем франкских принцев. Не впервые франки предавали греков, и ныне наказаны по заслугам.
Хлынув в Левант подобно саранче, крестоносцы начали свой путь со зверств, разрушений и предательств. Это их мечи прорубили вечную пропасть между христианским миром и миром ислама. Европа даже не догадывается, что лишь широкая спина Византии защищает ее от нашествия тюркских орд.
Пользуясь невероятным стечением обстоятельств – слабостью и разобщенностью мусульман, оторопью Константинополя, с ошеломляющей наглостью и какой-то бешеной одержимостью франки умудрились завладеть тем, что со времен Римской империи непреложно принадлежало ромеям – Сирией и Палестиной. Сместили греческих патриархов, силой захватили у византийского гарнизона Лаодикею, а к христианам Леванта отнеслись как к низким, презренным существам. А ведь весь их злосчастный Крестовый поход был организован по просьбе василевса Алексея и в помощь Византии! Кто же мог предугадать, что латиняне явятся вовсе не спасать общую христианскую веру, а нагло и беззастенчиво засунуть Палестину себе в карман?
Едва крестоносцы завладели Антиохией, они без зазрения совести нарушили торжественную клятву вернуть город императору! Уже тогда неблагодарные варвары попрали все обязательства, не соблюли ни единого обещания! Девольский договор однозначно дозволял Боэмунду Тарентскому править Антиохией лишь в качестве императорского севаста, но поверженного Боэмунда тотчас сменил Танкред, и дьявольское отродье повело себя так, словно договора вовсе не существовало!
Их латинские государства – нарост, опухоль, возникшая на теле Византии, которая хоть и не угрожает жизни империи, но отвратительна и совершенно чужда Востоку.
Наконец-то он, Порфирогенетос, вернул Антиохию Византии.
После обедни василевс водворился в княжеском замке, закрылся в тронной зале со своими советниками и приближенными. Князю было велено оставаться с ним, но на Констанцию никто не обращал внимания. Не может быть, чтобы о ней забыли! Просто еще не решили, как с ней поступить, или же надменный грек считал, что место женщины в гинекее. Весь день Констанция со страхом и замиранием сердца ждала шагов караула, но никто не шел. Оставив ее на свободе, император показал, что в его глазах княгиня Антиохийская не имела никакого значения! Тем лучше. Она прогнала досаду. Рядом Изабо несла вздор, как всегда:
– Мадам, а вы заметили, какой взгляд бросил на нас василевс? Когда он призовет вас, я буду сопровождать вашу светлость, я брошусь к его ногам и смягчу его сердце своими мольбами!
И видом своего глубокого выреза, такого впечатляющего, когда Изабо склонялась!
– Дю Пасси, – нахмурилась Констанция, – ты бы не столько намеревалась Иоанна очаровывать, сколько, как примерная христианка, готовилась бы к мученической кончине.
Увидев, как округлились сливовые глаза подруги, с удовольствием добавила:
– Греки известны изощренными пытками. Я уверена, нас ждут нечеловеческие страдания. Вымажут медом и бросят возле улья или привяжут к мачте и посадят корабль на мель…
Глупышка побледнела и перекрестилась. Констанция успокоительно махнула рукой:
– Ладно, не трясись, может, не станут возиться, просто сбросят с крепостной башни…
Но подготовить трусиху к страданиям оказалось не просто: Изабель малодушно завопила и нажаловалась Грануш. Скорая на расправу мамушка уткнула руки в боки и сообщила княгине, что та напрасно воображает, что теперь у старой татик не найдется на нее управы, и если Констанция рвется пострадать, то немощная Грануш немедленно и собственноручно позаботится об этом, не дожидаясь подспорья от греков.
Дама Филомена, которая вечно что-то вышивала или ткала, словно паук в своем углу, подняла голову:
– Ваша светлость, я уверена, что вашей жизни ничего не грозит. В самом худшем случае вас выдадут замуж за византийскую кандидатуру. Это был бы для греков самый простой способ заполучить Антиохию.
Умеет же мадам Мазуар успокоить так, что от страха зуб на зуб не попадает! Грануш уверяла, что она стала такой с тех пор, как в битве за Кафартаб погиб второй ее сын. Старший был убит еще раньше, в стычке с сельджукской засадой. С тех пор осиротевшая мать решила, что любое счастье является роковым заблуждением, а любая земная радость греховна, и боролась с ними, беспощадно донося до погрязших в заблуждениях окружающих всю очевидную ей жестокую правду. Из почтения и жалости с ней никто не решался связываться. Впрочем, и Констанции было сейчас не до дамы Филомены. Татик права, это не время для тщеславных обид и глупых игр. Раз княгиня на свободе, значит, она должна попытаться спасти мужа и княжество, и побыстрее, пока Иоанн не ввел греческие войска в Антиохию и не сместил княжеских людей. Только как?
