Поль Бертрам - Тень власти
– У Бога нет ничего невозможного, – отвечала донна Марион, бессознательно повторяя слова проповедника.
К счастью, в комнате было довольно темно. Иначе они заметили бы, что я вздрогнул.
– Благодарю вас, сеньор, – сказала она кротким тоном, отчего голос ее звучал приятно и музыкально.
Ее кузина молчала и не нашла для меня слов благодарности. Конечно, я ее и не заслуживал, так как едва ли мог поступить как-нибудь иначе. Но сказать два-три слова из вежливости было бы нелишним. Она была высокомерна и относилась ко всему скептически, как и я сам.
Было уже темно, когда мы достигли города. Сквозь городские ворота виднелись фонари. Часовые раскладывали огонь. Эта часть города, прилегающая к реке, не из лучших. В одном из небольших переулков два человека, по-видимому из моей команды, решали свой спор при помощи ножей. Какая-то женщина, высунувшись из окна, смотрела на эту сцену. Слышно было, как галдела публика в ближайшем трактире, а впереди, в нескольких шагах от нас, другая женщина вела домой пьяного мужа. Она дождалась его у двери трактира, и теперь он бил ее за это.
Слова проповедника не выходили у меня из головы. Хотел бы я знать, неужели все эти люди также имеют какую-нибудь другую миссию, кроме драк и угнетения своих жен и детей. Хотел бы я знать, неужели они, подобно мне и многим другим, могли быть когда-то совершенно иными в тех обстоятельствах, в которых они выросли. Почему Господь Бог, если для Него нет ничего невозможного, допустил, чтобы эти люди могли так выродиться?
Мужчина бил женщину жестоко. Однако – я был в этом уверен – он принадлежал к новой религии, как большинство простого народа. Он также веровал в свою миссию. И мне захотелось разъяснить ему, что эта миссия не в избиении жены. Я испанский дворянин и не имею обыкновения вмешиваться в уличные скандалы. Но уж очень отвратительно было это зрелище. К тому же, и женщина была беременна.
Извинившись перед своими спутницами, я подошел к нему и, когда он поднял руку, остановил его. С ругательством он бросился на меня, стараясь ударить меня. Но удар в грудь заставил его полететь на землю. Встав на ноги, он испустил яростный рев и, выхватив нож, бросился на меня. На юге Испании умеют обращаться с ножом. В одно мгновение я выхватил кинжал, и его нож со звоном полетел на мостовую. После этого он бросился на меня головой вперед, как разъяренный бык. Я быстро отошел в сторону и ударом кулака сбросил его в водосточную канаву. Он растянулся там без чувств, и грязная вода бежала по его лицу.
Мои дамы со страхом смотрели на это зрелище.
– Пусть он полежит здесь. Прохлада ему полезна. Когда он придет в себя, передайте ему, что если он не будет вести себя как следует, то я прикажу сечь его до тех пор, пока к нему не явится благонравие.
– Кто вы? – спросила женщина, рыдая.
– Я – дон Хаим де Хорквера, новый губернатор этого города. Во всякое время дня и ночи я могу повесить, сжечь его и вообще сделать с ним, что мне заблагорассудится. В настоящем случае я считаю нужным отодрать его хорошенько, и это будет сделано.
Извиняюсь, что заставил вас ждать. Обыкновенно я не вмешиваюсь в семейные дела, но эта сцена была уж слишком отвратительна, – сказал я, присоединившись к дамам.
– Вы скоро преобразите весь наш город, – сказала донна Изабелла с оттенком иронии, как мне показалось.
– По-видимому, в этом нет надобности, – возразил я сердито. – Я хотел бы, чтобы проповедники новой религии, к которой принадлежат все эти люди, учили не только петь псалмы и гимны, но и вести более достойный образ жизни.
Я довел обеих дам до дому, и этим кончился второй день моего управления городом Гертруденбергом. Начал я с того, что спас от костра благородную даму и подрался с пьяным мужиком. Очевидно, моя миссия – нести справедливость, если она действительно такова, – стала менее благородной. Но малые дела велики в глазах Господа, сказал проповедник. Будем надеяться, что это так.
15 октября.
Из Брюсселя пришел приказ – сжечь обеих. Я ожидал его, но, прочитав, почувствовал неудовлетворение, в причинах которого сам хорошенько не мог разобраться. Я не жалел старуху Бригитту: она этого заслужила. Но мне было жаль Анну ван Линден: она, очевидно, искренно раскаялась. Мне было приказано также выслать в Брюссель под конвоем отца Балестера, чтобы в настоящем суде разобрать все это дело. Бумага, полученная мной, была очень коротка, и в ней не было оценки моего поведения.
Впрочем, в Брюсселе приходилось думать не только об этом, но и многом другом. Недавно разграбили город Мехлин, и архиепископ и все духовенство три дня дрожали от страха. В денежных делах герцог Альба не соблюдает набожности, и грабили всех без разбора, не щадя и монастырей. Я получил письмо от дона Рамона де Осунья, который пишет, что это было самым скверным делом, какое он когда-либо видел. А он не из сентиментальных. Мехлин месяца два тому назад открыл свои ворота принцу Оранскому, хотя, как мне кажется, для него не было иного выбора, – все равно приходилось ждать наказания. Такова междоусобная война.
Боже мой! Когда я подумал, что было сделано с Мехлиным, городом самого архиепископа, я подивился своей мягкости. Что если сюда явился бы человек, который ищет денег?
Надеюсь, что до ван Тилена дойдут слухи о том, что произошло в Мехлине. Хотя я и не считаю, чтобы это событие служило к чести Испании, однако для меня лично и для мадемуазель де Бреголль оно очень выгодно: деяние отца Бернардо и мои в такую минуту должны показаться чем-то мелким и маловажным. Правда, я еще не слыхал голоса Мадрида. Но Испания далеко, к тому же и король Филипп не любит решать дела скоро.
Итак, вместо мадемуазель де Бреголль должны сгореть, как ведьмы, обе те женщины. Я сам предложил эту меру и теперь должен был бы быть доволен. Однако этого не было. Незачем, впрочем, расстраивать себя вещами, в которых не можешь ничего сделать. Поэтому я отправился в городскую тюрьму, чтобы самому объявить Анне ван Линден о том, какая судьба ее ожидает.
Когда я вошел, она переменилась в лице и, подняв на меня глаза, сказала:
– Я узнала ваши шаги, сеньор. Я знаю, что вы несете мне смерть. Я ожидала этого.
Против моей воли это простое и даже торжественное обращение тронуло меня.
– Мужайтесь, – сказал я мягко. – Я хотел бы принести вам лучшие вести, но это не в моей власти. Поверьте, что вас ожидала бы лучшая судьба, если бы это зависело от меня. Вы сделали многое и заслужили этого: вы раскаялись.
– Я готова к смерти, – промолвила она тем же торжественным тоном. – Я готова, насколько может быть готов человек еще молодой и жаждущий жизни. Но, – и в ее голосе послышались страстные нотки, – я отдала бы все за то, чтобы перед смертью быть хоть час счастливой. Это так ужасно – прожить жизнь и умереть, не испытав, что такое счастье.
