Понсон дю Террайль - Капитан Мак
Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.
Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.
Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа — то есть палач.
А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.
Не хватало только осужденного.
Мак стоял у окна и думал:
— Очевидно, это виселица для меня. Сейчас за мной придут.
В кабинете господина де Гито было четыре двери. Перед каждой стояло по солдату с алебардой на плече.
Мак отошел от окна и спросил у одного из солдат:
— Я чего еще ждут?
— Не знаю, — ответил тот.
Тогда Мак подошел к другому и сказал:
— Но ведь тут собираются повесить какого-то человека?
— Да, — ответил солдат.
— А как его зовут, не знаете?
— Не знаю.
Мак подошел к третьему, задал тот же вопрос и получил тот же ответ.
Четвертый, видимо, был осведомлен получше и ответил:
— Собираются повесить какого-то капитана.
— А имя его вы знаете?
— Мак, — ответил солдат.
— Это я, — сказал Мак.
— Не знаю, я никогда его не видел.
Мак вернулся к окну. Ему казалось, что все бывшие во дворе люди повернули головы в одну сторону и смотрят на дверь в углу двора.
Солдат, который только что дал Маку такие точные разъяснения, сказал ему:
— Оттуда должен выйти осужденный и пройти к эшафоту.
И не успел солдат это сказать, как дверь отворилась. Мак в полном изумлении отшатнулся от окна. На пороге двери появился человек в сопровождении четырех солдат. Руки его были связаны за спиной, и рядом с ним шел священник.
Мак был потрясен: человек, которого собирались повесить, был одет как он, и они походили друг на друга, как две капли воды.
И тут Мак закричал:
— Кто этот человек?
На что солдат ответил:
— Это капитан Мак.
— Это я — капитан Мак, я! — закричал Мак.
Солдат пожал плечами и повернулся к нему спиной.
И Мак в полном ужасе увидел, что этот человек, похожий на него, как его собственное отражение в зеркале, всходит на эшафот, целует распятие, которое священник поднес к его губам, потом просовывает голову в петлю.
Палач выдернул из-под его ног доску; Маку показалось, что он сам умирает, и он потерял сознание.
… Вот такой странный сон видел капитан Мак в то время, как донья Манча растирала ему виски и крылья носа своим носовым платком, смоченным в какой-то таинственной жидкости.
Когда он открыл глаза, он с изумлением увидел себя в какой-то роскошной комнате, убранство и обстановка которой напоминали Лувр или замок Блуа. Горело множество свечей, как на балу.
И никого!
Мак сел на кровати и прошептал:
— Ах да, понимаю… Меня повесили… Я в мире ином, … да, а тут, в этом мире, очень красиво!
И он с наивным восхищением стал рассматривать окружавшую его роскошь.
— Ад это или рай, но здесь все прекрасно! — вслух подумал он.
Потом он на минуту задумался.
— Ну и глуп же я! Если бы я был в другом мире, я бы не видел все так ясно. Значит, повесили не меня.
Он ощупал себя, попробовал, сгибаются ли у него руки и ноги. Потом вскочил с постели и стал ходить взад-вперед по комнате.
— В мире ином, — прошептал он, — наверное, я бы не мог так хорошо себя чувствовать. А! Так кого же это вместо меня повесили?
И он вспомнил свой сон.
— Честью клянусь, — сказал он, — есть от чего с ума сойти! Ну что же, попробуем вспомнить все по порядку… Да… кажется, так: меня отвели в Шатле… да, так! Потом заперли в башне Глорьет… Прекрасно! А в конце концов, мне сообщили, что меня сейчас повесят… И еще там была донья Манча,… и Сара,… и этот испанец… нет, мне в этом не разобраться!
И, произнося эту достаточно бессвязную речь, Мак продолжал ходить взад-вперед по комнате. В его замутненном наркотиком мозгу смешались сон и вчерашние воспоминания.
И тут он наткнулся на столик. На столике стояла бутылка хереса и чаша. Мак знал это прекрасное вино: он плеснул себе в чашу и выпил одним глотком.
— Ну, если допустить, — проговорил он, — что я — в мире ином, то вино здесь хорошее, ей-ей!
И он налил себе еще. Пока он пил, он увидел стоящий радом в бутылкой серебряный колокольчик и рядом с ним палочку из черного дерева.
— Черт возьми! — сказал он. — Вот я и посмотрю, кто явится на звонок: лакей или черт!
И он постучал по колокольчику. Появился лакей.
— К вашим услугам, монсеньор!
Мак воскликнул:
— Объясни-ка мне, приятель, за что меня вчера повесили?
— Монсеньор ошибается. Вчера повесили только одного человека.
— И его зовут?..
— Капитан Мак.
— Но, балда, это же я.
Лакей тонко улыбнулся.
— Монсеньору шутить угодно, — ответил он, — монсеньеру же самому хорошо известно, что он…
— Так кто же я, трижды ты дурень?
— Мой господин, — ответил, низко кланяясь, лакей.
— Ах, вот как? Я — твой хозяин?
— Да.
— Ну, значит, у меня есть имя. Посмотрим, знаешь ли ты его?
— Монсеньора зовут дон Руис и Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и Ламберинос и…
— Уф! — расхохотавшись, прервал его Мак. — Вполне простительно человеку забыть свое собственное имя, если оно такой длины!
И он налил себе третий стакан хереса, как будто он сам произнес это имя и теперь должен был промочить себе горло.
Проглотив третий стакан, Мак прошептал:
— Ну, все это прекрасно. Но я недалеко продвинулся. Как я здесь очутился? И где я? Вот что я хотел бы знать.
Лакей ответил, по-прежнему пребывая в глубоком поклоне:
— Монсеньор находится в особняке, который он приказал купить в Париже.
— Ах вот как?! Я приказал купить особняк?
— Да.
— Вот этот?
— Вы у себя, монсеньор.
— Хорошо! — произнес Мак. — Мне кажется, я недурно устроился, если все соответствует этой комнате.
— Все, монсеньор!
— И на какой же улице расположен мой особняк? — продолжал свои расспросы капитан, которому доставляло удовольствие слышать ответы лакея, хотя он не верил ни единому его слову.
