"Орлы Наполеона" - Домовец Александр

Бисмарк остался очень недоволен. Рычал, ругался, обзывал старым ослом, грозился выгнать с лишением пенсии, однако в итоге со своим обер-шпионом так и не расстался — слишком нужным человеком был начальник тайной полиции.

Штибер так никогда и не узнал, почему поиски провалились. То ли потому, что он искал несуществующие фантомы, жившие лишь в голове у канцлера. То ли потому, что искомые люди умели растворяться в обществе и шли к своим неизвестным целям неизвестными же тропинками тихо и тайно…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вслед за Долговым Сергей подошёл к окну, выглянул. Боже мой! На маленькой площади у ратуши яблоку негде было упасть. Толпились тут несколько десятков человек, чуть ли не половина взрослых людей, какие только были в маленькой деревушке. Шумели, жестикулировали, что-то обсуждали…

— Чего они собрались? Почему не в поле? Им сейчас землю надо пахать, бороновать опять же, а они тут руками машут, — хмуро заметил Сергей.

— Ради такого дела всё бросили, — хмыкнул мэр, не глядя на Белозёрова.

— "Такого" — это какого?

— А вы не догадываетесь?

Вид у него был растерянный, а лицо бледное. Глаза бегали по сторонам, словно в поисках выхода из западни, куда попал нежданно-негаданно.

— Что за притча, — пробормотал Мартен, не отрывая взгляда от площади. — Должно быть, лет сто, со времён Вандеи [34] так не собирались…

— Это когда во время революции всем обществом якобинцев вешали? — спросил Марешаль тихо.

— Их. Да ещё пленных солдат-республиканцев…

Фалалеева передёрнуло.

— Нашли, что вспоминать, — недовольно сказал он. Выглянул в окно и тут же отпрянул. — Страсти какие… — Неожиданно напустился на мэра и сержанта. — А вы что тут стоите?! Надо же выйти к людям, узнать, чего хотят. Ведь не просто так собрались поболтать… Власть вы здесь или не власть?

— Не пытайтесь мне указывать! — немедленно окрысился Бернар.

Мартен только вздохнул и покрутил головой. Похлопал Фалалеева по плечу.

— Вон, я вижу, три человека вышли из толпы. Должно быть, хотят подняться сюда, в мэрию, — сказал мрачно. — Сейчас всё объяснят. Целая депутация. Старик Бастьен, надо же. Песок уже сыплется, а туда же… С ним Пессон. Ну, этот вроде мирный. Какого чёрта он сюда затесался? А третий… Ваш приятель, мсье Белозёров. Анри Деко, один из тех, кому вы в первый же вечер набили морду. Парень буйный…

Спустя минуту в кабинет постучались, и в дверь просунулась голова одного из двух жандармов, сидевших в приёмной.

— Мсье сержант, тут к вам люди, — отрапортовал он, и голос при этом звучал не слишком уверенно.

— Пусть войдут, — проворчал Мартен, поднимаясь.

Депутацию он встретил стоя, опираясь кулаками на столешницу, и вид при этом у него был самый что ни на есть серьёзный, чтобы не сказать грозный. Возможно, благодаря Фалалееву, вспомнил, что он здесь власть. Непохоже, однако, чтобы на крестьян это произвело хоть какое-то впечатление.

Троица выглядела разношёрстно. Сгорбленный старик Бастьен, одетый в какие-то обноски, с морщинистым лицом землистого цвета. Высокий и благообразный, лет сорока, Пессон в приличных штанах, жилете и светлой рубахе навыпуск, и, наконец, самый молодой среди них, крепыш Анри, с порога бросивший на Сергея неприязненный взгляд. Был он, несмотря на тёплую погоду, в суконной грязной куртке.

— С чем пожаловали, граждане? — сухо спросил Бернар, не утруждаясь приветствием.

Старик приосанился и сделал шаг вперёд.

— Сход у нас был, мсье мэр, — прохрипел он. — Вот, пришли сообщить наше решение.

— Что за решение?

— Решение простое. Пусть эти русские забирают свои пожитки и проваливают из Ла-Роша. Все четверо. Немедленно.

Сказанное Бастьеном было ожидаемо, и всё же Сергея бросило в жар от гнева. Гатчинский шрам побелел.

Долгов, покосившись на художника, предупредительно взял за локоть.

Мартен прищурился.

— Прямо-таки все четверо? А мсье Марешаль, между прочим, наш соотечественник, француз.

— Да? Ну, пусть остаётся, если хочет. А русским тут делать нечего. Одна беда от них. Нам этого не надо.

— Между прочим, я не только француз, но и правительственный чиновник, — сказал Марешаль, меряя депутатов тяжёлым взглядом. — Официально заявляю, что мсье Белозёров — гость Французской республики. И я хочу знать, чем вызвано ваше оскорбительное решение.

В разговор вступил Пессон.

— Гость или не гость, нам всё равно, — сказал рассудительно. — Хорош гость! Не успел приехать, как наших парней избил. Изувечил, можно сказать. (Анри злобно ощерился ртом с поредевшими зубами.) Следом по соседству человека убивают. Ещё через день жандарм пропал, и нет его…

— А при чём тут я? — гаркнул Сергей. Фалалеев и Долгов предупредительно вцепились в него с двух сторон.

Пессон невозмутимо повернулся к Белозёрову.

— Может, и ни при чём. Только до вашего приезда никогда такого не случалось. Может, вы беду притягиваете, почём знать? Может, вы деревню сглазили? Даром, что ли, с вашим приездом замок опять начал выть? Давно молчал, а тут нате вам! Люди-то слышали, слышали…

Действительно! Приехал плохой художник Белозёров, и замок взвыл от ужаса…

— А если ещё неделю-другую у нас проживёте, что тогда будет? — продолжал Пессон. — Нет уж! Уезжайте добром. И своих не забудьте.

Сергей внезапно успокоился. Кипятись не кипятись… Сельских идиотов никакими словами, никакой логикой не переубедить. Хотя, идиотов ли? Просто не любят русских. Или даже ненавидят — из поколения в поколение, со времён Наполеона. По наследству передаётся. И ненависть пополам с суеверием велит гнать чужаков в три шеи…

А он-то, болван, ещё не так давно доказывал Ефимову, что Франция — страна цивилизованная, высококультурная, ссылаясь при этом на Эйфелеву башню и Лувр. Как же… Да эти шакалы таких и слов-то не знают. И не потому шакалы, что крестьяне, а потому, что, давясь от злобы, готовы всем скопом растоптать одного, которого считают врагом. А русские землепашцы, между прочим, пленных наполеоновских солдат когда-то лечили и кормили, как могли… Враг — он на поле боя враг. А после боя человек…

Голос подал Мартен.

— А вы понимаете, что правительство за насилие над его гостем коммуну накажет? Сурово накажет? — спросил он нейтральным тоном. Словно предупредил на всякий случай.

— А кто говорит про насилие? — удивился Анри, широко улыбнувшись. — И пальцем не тронем. Мы же по-хорошему, по-доброму. Уедет, и всё.

— А если не уедет?

— Опять же пальцем не тронем. Мы ж не звери какие. Просто выбросим барахло на улицу и не пустим в гостиницу. Пусть на земле спят. Сейчас тепло, не простынут.

Старик Бастьен хихикнул и закивал головой.

— Так что будем делать? — жалобно спросил Фалалеев по-русски.

— Провались он, этот Ла-Рош вместе со своим замком и местной сволочью, — негромко и чётко произнёс Сергей по-русски же. — Мы уезжаем.

Фалалеев благодарно посмотрел на художника.

— Давно пора, — сказал Долгов решительно.

— Другого выхода нет, — подтвердил Марешаль. — Но есть один важный нюанс. Я бы не хотел, чтобы мы убежали… как это по-русски… сверкая пятками. Не должен знаменитый художник терять лицо. Да и я как чиновник министерства не позволю себя гнать взашей каким-то плебеям. — Оскалился. — Это позор. Согласны?

— В общем да, — сказал Сергей, пожимая плечами. — Но выбирать не из чего. Уедем нынче же. В крайнем случае, завтра. Глаза б мои на местную шушеру не смотрели. Полагаю, мсье Бернар не откажет нам в своём шарабане. Ещё и рад будет, что уезжаем.

— Ну, уж нет! Предоставьте мне с ними поговорить.

Марешаль повернулся к ожидавшим депутатам и снова перешёл на французский.

— Ну, вот что, мсье… — Слегка улыбнулся самым дружелюбным образом. — Если сход жителей коммуны требует нашего отъезда, мы, разумеется, уедем. В России в таких случаях говорят: "Насильно мил не будешь". Сегодня третье мая. После нашего разговора я дам телеграмму в министерство, и завтра к вечеру за нами и нашим багажом пришлют экипаж. Утром пятого мая мы уедем. И всё.