Альберто Васкес-Фигероа - Уголек
Они долго стояли в молчании, созерцая неподвижно сидящие человеческие фигуры, поеживаясь от мысли, что на них самих, возможно, пристально смотрят десятки глаз, чьи равнодушные взгляды сотни лет стерегли вход в пещеру.
Холод в пещере стоял нестерпимый, но совершенно другой холод, не такой, как снаружи. Воздух в пещере был сухой и, видимо, отличался постоянной температурой. Благодаря его особым свойствам находившиеся в пещере тела не затронул тлен; чуть подернутые морозом, они казались чем-то нереальным, но при этом выглядели настолько свежими и почти живыми, что иные, казалось, вот— вот вздохнут.
Они казались скорее великолепными экспонатами музея восковых фигур, чем мертвецами; казалось, они изумленно застыли на месте, глядя на нежданных пришельцев.
Ни Сьенфуэгос, ни Уголек, стуча зубами от холода, не нашли в себе сил произнести ни единого слова; они смогли лишь пройти несколько метров к центру пещеры, чтобы, оглядевшись, во всех подробностях рассмотреть всю галерею неподвижных лиц, столь превосходно сохранившихся.
Большинство были древними старцами; вероятно, могущественными вождями давних времен; хотя среди них обнаружилось и несколько женщин, которые при жизни были, видимо, очень красивы, а также с полдюжины покрытых шрамами воинов.
Фигуры сидели полукругом, полуобнаженные, прикрытые лишь гирляндами цветов, с колибри на и длиннохвостыми ара на плечах, а в центре круга возвышалась фигура человека на огромном ледяном троне. Это был старик с длинными белыми волосами и густой соломенного цвета бородой, спадающей на тунику из плотной грязно-серой ткани, целиком покрывающую фигуру.
Сьенфуэгос хотел даже прикоснуться к нему, но то ли холод, то ли суеверный ужас заставили его отступить и, увлекая за собой упирающуюся негритянку, выбраться наружу, где лучи заходящего солнца вернули их к жизни.
Не сказав ни единого слова, они поспешно бросились назад по своим следам, пока не достигли просторной, покрытой снегом террасы у самого входа в пещеру, где вздохнули с облегчением.
С наступлением темноты они нашли в полулиге к югу три крошечные пещерки, где, видимо, укрывались другие паломники. В одной из них даже обнаружились потертая циновка, а также следы давно потухшего костра и немного дров, и Сьенфуэгос стал разводить огонь при помощи двух кусков дерева, как когда-то давно учил его добрый друг Папепак.
Уже совсем стемнело, когда им наконец удалось немного согреться у крошечного костра; теперь нашлись силы даже для разговоров. Канарец громко фыркнул, выражая свое величайшее изумление и отвращение к происходящему, после чего стал отчаянно тереть руки, чтобы согреться.
— Из всех передряг, в какие я попадал в жизни, эта, вне всяких сомнений, самая жуткая, — заметил он. — Честно говоря, я бы предпочел закончить жизнь в желудке людоеда, чем в этом холоде, среди замороженных мумий.
— Думаю, это самое удивительное место на свете, — еле слышно прошептала девушка.
— Как ты сказала? — переспросил Сьенфуэгос, решив, что ослышался.
— Я сказала, что это очень красивое место. Только здесь можно победить смерть.
— Никто еще не смог победить смерть, — устало возразил канарец. — Нигде я еще не видел столько смерти, как в этой проклятой пещере. Все ее чудеса сводятся лишь к тому, что трупы не сгнили... -Немного помолчав, он задумчиво добавил: — Но почему? — он стянул с предплечья, словно перчатку, длинный кусок кожи, и чуть слышно пробормотал: — Должно быть, могильные черви тоже не выносят холода, потому трупы и уцелели... Даже самое голодное существо не сможет есть, когда вокруг такой колотун...
— Не говори глупостей! — оборвала его негритянка, которая сейчас выглядела удивительно серьезной. — Это чудо!
— Чудо? — с безрадостным смешком повторил канарец. — Ха! Какое такое чудо, не смеши! Все дело в холоде. Сам не знаю, каким образом, но именно он сохраняет тела.
— Это чудо Большого Белого, — уверенно заявила она. — Это он сохраняет тела людей, которые вели праведную жизнь.
— Даже тела попугаев? — насмешливо спросил Сьенфуэгосн. — Или ты считаешь, что бывают праведные или неправедные ара и колибри? Да попади сюда этот сукин сын, капитан Эв, его тело тоже осталось бы нетленным. Повторяю, это все из-за холода. Будь здесь теплее, мертвецы давно бы сгнили, но в этой гребаной пещере такой мороз, что они сохраняются на многие годы... — он встряхнул головой, словно пытаясь оценить масштабы своего открытия. — Поистине, в этой части света каждый день узнаешь что-то новое. И, думаю, под конец я стану настоящим кладезем знаний.
— Ты просто нечестивец, не желающий верить собственным глазам! — рассердилась негритянка. — Эта пещера — благословенное место, где творятся чудеса!
— И что же это за чудеса? — вконец потерял терпение Сьенфуэгос. — За каким чертом нужны чудеса, которые касаются лишь мертвых? Чудеса нужны живым, а здесь нет ни одного живого, если кто сюда и забредет, то околеет раньше, чем успеет попросить о чуде.
— Я и сама не знаю, что это за чудеса, — сдалась африканка. — Но мы пришли сюда не для того, чтобы выяснять отношения. Ты видел того старика в балахоне? Наверняка это и есть тот самый Большой Белый... — предположила она. Затем, немного помолчав, добавила лишь одно: — Бог!
— Бог? — только и вымолвил пораженный канарец. — Вот это — Бог? Ну, если эта бесчувственная колода — и есть Бог, тогда не удивительно, что в нашем мире творятся столь ужасные вещи! — сердито заметил он. — Одно могу сказать точно: это не индеец. Я никогда не встречал таких высоких индейцев, к тому же все они безбороды. Скорее это человек нашей расы... — вдруг он осекся, невзначай поглядев на темную кожу и курчавый волосы Уголька, и виновато добавил: — То есть, я хочу сказать, моей расы.
— Так значит, он испанец? — презрительно бросила она. — Хочешь меня убедить, что этот всемогущий бог — обыкновенный грязный испанец?
— Не обязательно испанец, — начал оправдываться Сьенфуэгос. — С тем же успехом он может оказаться португальцем, итальянцем, немцем — кто его знает... Но в любом случае это человек белой расы.
— И как же он здесь оказался?
— Откуда мне знать?
— Может, приплыл на одном из кораблей адмирала?
— Нет, конечно. Сдается мне, что эта мумия находится здесь уже очень давно.
— Откуда тебе знать?
— Я не сказал, что знаю, — раздраженно перебил канарец. — Я лишь сказал: «сдается мне». Я не могу знать ни кто он такой, ни как сюда попал, но в чем я точно уверен — так это в том, что никакой он не бог, так что вряд ли способен творить чудеса.
— Но ведь мне так нужно, чтобы он совершил чудо! — настаивала африканка. — А если чуда не случится, то что мы станем делать — двое черных, одни на белом свете, в краю дикарей? — заплакала она. — Если даже племени его отца не нужен черный младенец, то кому же тогда он нужен? — она коснулась рукой колена Сьенфуэгоса и посмотрела прямо в лицо. — Разве ты не понимаешь, чем нам это грозит? Если ребенок не будет белым, мы не сможем вернуться к купригери и обречены скитаться по горам и сельве, пока не растерзают дикие звери или не убьют мотилоны. Я боюсь! — добавила она после недолгого молчания. — Боюсь за ребенка, мне позарез нужно это чудо.
