Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)
– …груши околачивать, – со злорадством шепнул иудей непристойную присказку. – Ничего, Юрась, нас убьют, но им то же будет…
Тишина. Внезапно улыбнулся Босяцкий. Хотел что-то сказать, но успел только бросить:
– Тише, панове. Нас в Саламанке учили думать… Ага, вот что…
И тут заголосил, наконец смекнув, чем дело пахнет, Жаба.
– Боже мой, Пане! – криком вскричал он. – Беда будет! Как сказал Исайя: «Обнажит Пан Бог темя дочерей Сиона и раскроет Пан Бог срам ихний».
Жёлтое, лисье лицо иезуита искривила почти приятная усмешка. Умная и смелая до богохульства.
– Делать Ему больше нечего, – невозмутимо проронил Босяцкий. – А чего, собственно, кричать?..
Показал белые острые зубы и сквозь них бросил в тишину:
– Они требуют Христа – дайте им Христа.
– Да нет же его в наличности! – завопил Комар. – Нету Христа!
– Правильно. Христа нет.
– Так…
– А вам обязательно, чтоб был взаправду?
– Ну, как…
– А эти? – И один из основателей будущего ордена спокойно показал на бродяг.
– Э-эти? – оскорбился Лотр.
– Эти, – спокойно кивнул капеллан. – Не хуже других. Скажем, нам валять дурака, с Фомки колпак снимать, не хочется. Вполне естественно сделать этих еретиков своими союзниками и с их помощью обуздать быдло. Понятно, придется простить быдлу и простить еретикам. Первым – потому, что они делали богоугодное дело. Вторым – потому, что жулики эти – апостолы.
Все ошеломленно молчали. Босяцкий говорил дальше:
– Вы посчитали их явление несчастьем? Наоборот, это промысл Божий…
Он обвёл товарищей умными холодными глазами. У всех членов синедриона были не то чтобы тонзуры, а прямо-таки довольно большие плеши, и монах улыбнулся:
– …Свидетельство того, что без воли Господа и волос не упадёт с вашей головы.
Он сцепил узкие нервные пальцы:
– В стране тяжело, неспокойно. Если бы не было сего «пришествия», его стоило бы выдумать. Только наша леность послужила тому препятствием.
– Но как? – вопросил, всё ещё страшась такого дела, Лотр.
– Dixi et animam raeam salvari[84], – улыбнулся доминиканец.
Его поняли правильно, хотя и не в том смысле, какой имел в виду автор присказки.
– Т-так, – промолвил Лотр. – Ну, бродяги, хотите быть апостолами?
– Нет, – хором ответили бродяги.
Все изумились.
– Т-то есть как это? – не поверил Комар.
– А так, – ответил Юрась. – Плуты мы, жулики, это правда. Можем даже сорочку с плетня стащить, но апостолами быть не хотим. Знаем мы, что это значит – связаться со слугами Христовыми.
– Правда что, – зазвучали голоса. – Но… Смертью карайте, но апостолами быть не хотим.
– А вот это мы сейчас посмотрим, – ощерился Лотр. – Палач!
Человек в огненном капюшоне подошёл к схваченным.
– Ведите их.
Стража шагнула к лицедеям и повела их к страшным дверям в задней стене.
…Ворота пылали, и теперь их можно было бы легко выбить простым ударом бревна, но пол тоннеля был густо, дюйма в четыре в толщину, усыпан жаром. А те, что дрались на стенах, всё ещё не могли сломить сопротивления хорошо вооружённого врага, закованного в латы, и пробиться к воротам изнутри. Жар пылал, пугая синеватыми огнями.
…Точно такой жар пылал и в пыточной. Жаровня с ним стояла прямо перед бродягами. На потолке плясали тени. Красный кирпич казался кровавым. Чёрной полосой перечёркивала зарево перекладина дыбы с тёмными ременными петлями. Маски, висевшие на стенах, от этого огня словно оживали. И, как ожившая маска, маячил перед бродягами лик палача. Он откинул капюшон и остался в личине из багряного шёлка.
На стенах, словно залитых кровью, висели кроме масок воронки, щипцы, тиски для ломания рёбер. Стояли у стен уродливые, непонятной формы и предназначения станки.
Братчик с недоумением обводил пыточный инструмент глазами. И это плод человеческой фантазии и умения, продукт человеческого ума – и от этого всего можно быстро и навсегда лишиться веры в человека и его будущее, в его предназначение и в то, что из него когда-нибудь что-нибудь получится.
Он не подумал о том, что само существование орудий пытки свидетельствует: встречаются, пусть и не во множестве, другие люди, для которых всё это и создано. Здесь невозможно было думать. Здесь был ад, тем более отвратительный, что сотворили его люди, а не дьяволы.
Железные, с иглами, шлемы… Испанские сапоги… Прочее, неизвестное.
…Современный человек, незнакомый с застенками гестапо, асфалии и прочих палаческих учреждений, невольно вспомнил бы кабинет зубного врача и то противное ощущение, ту дрожь, которую вызывала в нем вся эта обстановка в детстве… Бродяги же, по разным причинам, не знались с зубодерами и потому принимали всё как есть – пыточная и есть пыточная.
Не верилось, что такое возможно среди людей.
…Братчик зажмурил глаза и с силой ущипнул себя.
– Ты что, мазохист? – спросил палач.
Этот голос вернул Юрася в сознание.
– Нет, – ответил он. – Я просто усмиряю плоть. И заодно – веру.
Всё оставалось неизменным. Это было правдой. И волосом не стоило пожертвовать ради всего этого быдла, на всей этой паршивой земле. Пусть бы себе передохли.
– Э… это зачем? – натужно спросил Явтух Конавка.
– Нельзя же убить подобие Божие, – рассудительно сказал палач. – Нужно, чтобы оно сначала перестало быть Божьим.
«Подобие Божье, – думал Братчик. – Подобие самого Сатаны, вот что… Грязное быдло… Не Содом и Гоморру – все города, всех вас, по всей земле надо было выжечь огнём, а потом засеять ее новым семенем».
Он поднял голову и оглядел стоящих рядом. Два-три достойных лица, да и на тех страх.
– Пусть бы ж оно… эва… Не хочу, – сказал Акила.
– Начинай, палач! – скомандовал Лотр. – Ну! Или на дыбу, или в апостолы.
В кровавом свете лица их были похожи на дьявольские рожи. И вдруг из зарева раздался громкий голос.
– И слушать я вас не хочу, – объявил Юрась. – Голоса у вас дьявольские.
Жаба уже вернул себе покой.
– Брешешь, раб. У начальников дьявольского голоса быть не может. Даже когда Ирод говорил в синедрионе, и то народ восклицал: «Се голос Бога, а не человека».
Лявона Конавку подвели к дыбе и заломили руки назад. Дыба заскрипела и начала приближаться к рыбаку… «Как стрела подъёмного крана», – сказали бы вы. «Как дыба», – сказали бы они.
Глаза Лявона забегали, в них всё ещё угадывался азарт забияки, очевидно убывающий. Потому что рот уже плаксиво искривился.
– Да что там, хлопцы, – прохрипел Конавка. – Я что… Пожалуй, я согласен.
