Ян Валетов - Сердце Проклятого
— Значит, в человеке, который пытался силой захватить Храм, есть свет? — спросил Бурр негромко. — И это говорит мне член Синедриона, один из учителей Израиля?
— Ты пришел ко мне услышать правду, не так ли, Афраний? И еще — решить, как именно ты будешь действовать? Определить меру НЕОБХОДИМОГО зла?
Их взгляды встретились.
— Пусть так, — сказал Бурр, не отводя глаз. — Откровенность за откровенность. Я действительно пришел к тебе, чтобы понять, как и что делать дальше, и от нашей с тобой беседы зависит многое. Нами арестованы Дисмас, Гестас и Вар-раван. Они иудеи, все состоят в организации сикариев, вина их доказана, и они будут казнены на праздник. Есть еще один человек, которого кое-кто из твоих соплеменников хотел бы увидеть на кресте, но — вот незадача! — казнить в этом городе можно только по приказу прокуратора! А мы, на настоящий момент, не видим в этом человеке опасности для власти Рима.
— Ну, конечно же… И ты хочешь, чтобы я донес на единоверца? Дал прокуратору основание?
— Я бы не пришел к тебе с этим, Иосиф, — произнес Афраний устало.
Глава 12
Иудея. Окрестности Ершалаима
30 год н. э.
Эта ночь была третьей, которую Иешуа проводил на Елеонской горе. И все ночи он провел в жарких молитвах, обращаясь к Всемогущему за помощью. Три ночи без сна. Три ночи без ответа.
На этот раз мы были рядом с ним. Мириам, Кифа и я — он сам позвал нас с собой, хоть до этого просто исчезал из дома Иова, никому не говоря ни слова.
Стараясь не мешать Иешуа, мы с Шимоном разыскали сухой хворост — благо в старом саду всегда полно отсохших ветвей, и Кифа вынес их на открытое место, где старые оливы расступались. Мириам присела на большой круглый камень, похожий на лоб погребенного сказочного великана, а я, сложив у ее ног некое подобие очага из обломков скал, высек кресалом пламя и разжег костер.
Лунный свет разгонял выползающий из межгорий туман, смешивал его с тенями, и над влажными от капелек влаги камнями ползли белесые, разорванные в клочья языки редеющего пара. Ползли — и тут же растворялись, превращаясь в ничто.
Га-Ноцри молился долго.
Мириам сидела на камне, охватив колени, и смотрела то на согбенную спину Иешуа, то на тлеющие у ног угольки. Тени, лежащие под глазами, делали ее старше, и я невольно вспомнил, что не знаю, сколько ей в действительности лет. Лицо Мириам всегда было изменчиво — она могла казаться красавицей и тут же, буквально через несколько мгновений, выглядеть совсем иначе, всего лишь сменив улыбку на раздражение. Сегодня она была хороша, несмотря на усталость. Кожа ее словно светилась изнутри, пламя положило на ее щеки нежный румянец, наполнило искорками темные, необычного разреза глаза, но взгляд ее, полный нежности и заботы, был, скорее, взглядом матери Иешуа, чем его подруги. Так глядят на сына, о судьбе которого волнуются. Так глядят на ребенка, готового совершить безрассудство — с тревогой и любовью.
В моей жизни — и до, и после той ночи — было много женщин. Они смотрели на меня по-разному: со страстью, с гневом, с презрением, с радостью, с надеждой, но память моя сохранила только лишь один взгляд, подобный взгляду Мириам на га-Ноцри. Так смотрела на меня мать у ворот нашего александрийского дома в ту минуту, когда я покидал его навсегда.
Когда луна, висевшая на небе огромным золотым блюдом, начала скатываться вниз, Иешуа прервал свою страстную беседу с Богом и подошел к нам. Мириам, сидевшая почти неподвижно, сразу ожила, лицо ее разгладилось, вновь помолодело. Окончательно прогнал тяжелую дрему Кифа, а га-Ноцри сел между нами и внимательно, словно впервые увидев, ощупал всех троих взглядом.
— Я не случайно позвал вас с собой, — сказал он слегка хрипловатым голосом. — Ты, Мириам, моя половина, моя любовь, моя женщина и любимая ученица.
Он протянул свою тонкопалую хрупкую руку и коснулся ее кисти легким, невероятно нежным движением.
Потом он посмотрел на Кифу. Тот насупился и был не в силах скрыть ревность, одолевавшую его при виде чувств, которые Иешуа выказывал Мириам.
— И ты, Шимон, близкий мне человек, с самого начала шел со мною рядом, разделяя со мной и невзгоды, и радости пути. Мой защитник и опора. Камень, на который я могу опереться.
Он перевел взгляд на меня. Глаза его были печальны и, посмотрев в них, я вдруг почувствовал огромное желание заплакать.
Я ощутил…
Клянусь вам именем Яхве, в которого я верил тогда! Хотите, я принесу клятву именем Иешуа, в которого тогда никто не верил!?
В эту минуту я ощутил его судьбу. Почувствовал ее, как собственную — со всей болью, неизбежностью и страхом скорой смерти. Не слушайте тех, кто говорит вам, что га-Ноцри хотел умереть! Он не хотел этого! Он не хотел ничего, кроме победы! Не своей личной победы, а победы Неназываемого над коварным и сильным врагом — Римом! Он не хотел умереть, но был готов к этому.
Поверьте, потому что это правда.
— И ты, Иегуда, — сказал он негромко, обращаясь ко мне в последнюю очередь. — Ты, человек, понимающий меня лучше брата, человек, которому я доверяю во всем. Пусть ты пришел позже всех, но стал одним из первых в сердце моем. Пусть то, что я скажу вам сейчас, останется между нами. Скажите, готовы ли вы трое сохранить тайну, что бы ни произошло? Навсегда?
Мы переглянулись.
Я был готов выполнить любую просьбу га-Ноцри, я доверял ему и, хоть и не любил давать обещания, не понимая сути, все-таки кивнул. Шимон и Мириам тоже дали согласие.
— Клянусь, — сказал я.
— Клянусь…
— Клянусь…
— Я принимаю вашу клятву, — Иешуа прижал руки к сердцу, словно обнял кого-то невидимого. Черты его заострились от усталости и лицо приобрело неожиданно трагичное выражение. — Что бы ни произошло — вы дали слово молчать. Вы можете обсуждать все, что угодно между собой, но остальные останутся в неведении.
Он перевел дух и выдавил из себя угловатые, твердые, царапающие горло слова.
— Кифа, Иегуда! Завтра один из вас должен предать меня первосвященникам и римской страже… И не просто предать, а предать открыто, чтобы каждый в Ершалаиме знал имя изменника.
— Предать тебя, равви? — Шимон смотрел на учителя так, будто впервые его видел.
— Что ты говоришь, Иешуа? — спросила Мириам растерянно. — Зачем им делать такое?
Я ничего не сказал.
Я был почти уверен в том, что знаю все, что он скажет дальше. Но я недооценивал своего друга и учителя.
— Это наш единственный шанс исполнить пророчества, — произнес га-Ноцри так мягко, словно говорил с засыпающим ребенком.
