Валериан Светлов - Рабыня порока
— Так чего же нужно тебе?
— Тебя. Тебя одну.
— Многого хочешь, как бы ничего не получил. Не по себе дерево валишь.
— Получу, — уверенно ответил цыган. — Вспомни наш уговор. Довольно ты издевалась, смеялась надо мной, обманывала меня! Я ждал, я терпеливо ждал. Да и какие твои деньги? Разве не я обокрал для тебя стрешневский дом? Разве не я передал тебе его деньги? Разве не я поджег, по уговору с тобой, усадьбу и погубил боярина. Я больше ждать не хочу. Ты обещала сделаться моею и уйти со мною в табор.
— Ты ума рехнулся, — смеясь обидным, злым смехом, проговорила она. — Какая я тебе цыганка! — Она захохотала. — Опомнись, Алим, и не требуй от меня невозможного.
— Я требую по уговору. Ни больше, ни меньше. И ежели ты не согласна, я донесу на тебя.
Но Марья Даниловна, вскипев гневом, близко подступила к нему.
— Слушай, ты, цыган, — резко сказала она ему. — Слушай, что я скажу тебе нынче, в последний раз и раз навсегда. Все, что ты говорил, правда. Все, что ты сделал — для меня сделал. Но… ежели бы ты не любил меня — сделал ли бы ты это? Нет ведь?
— Нет.
— Вот видишь, значит, ты себя и тешил. Ну, а теперь другое. Ты говоришь, донесешь на меня. Кому? До царя и вельмож далеко, и тебя не допустят до них. И что ты будешь доносить? Кто тебе поверит, где у тебя свидетели, кто видел и слышал, что мы с тобой делали! Полно‑ка. Возьмись за ум! Бери деньги и исчезай из Петербурга. Смотри, как бы и впрямь не вошла я в гнев и не приказала схватить тебя и заточить в крепость.
Цыган засмеялся на эту угрозу, и смех его вывел из себя Марью Даниловну. Она побледнела.
— А, ты смеешься! — задыхаясь, сказала она. — Ты смеешься. Да что же ты о двух головах? Что же ты не знаешь, что у меня есть такие покровители, которые заставят тебя молчать, ежели бы ты заговорил?
— Я не боюсь твоих покровителей, потому что дело мое правое! И когда цыган будет мстить — то ты не знаешь его мести!
Марья Даниловна гордо ответила на это:
— А я не боюсь ни тебя, ни твоей мести. Итак, ты отказываешься от денег?
— Отказываюсь.
— Подумай хорошенько.
— Подумал.
— Ну, так пеняй на себя.
Она ударила несколько раз в ладоши, призывая своих слуг.
Но цыган быстро подскочил к ней и схватил ее за руки.
— Берегись, боярыня! Как любил, так возненавижу тебя! Страшна будет месть моя! — успел проговорить он.
В комнату вошли люди.
— Возьмите этого человека! — приказала им Марья Даниловна. — Это — убийца и вор. Он пришел ограбить меня.
— Проклятая! — вскрикнул в исступленной ярости цыган и выхватил кинжал из‑за пояса.
К нему подскочили люди. Он замахнулся на них, и так как они не были вооружены, то они отступили на несколько шагов и смутились.
Марья Даниловна скрылась в соседнюю комнату вне себя от испуга.
Цыган воспользовался замешательством челяди, подбежал к окну, высадил его плечом, выпрыгнул в него и скрылся в саду.
Стекло со звоном посыпалось на пол. Бросились за ним, обшарили сад, но и самый след цыгана простыл.
Его не нашли.
Марья Даниловна сидела в своей опочивальне и дрожала от страха. Хорошо ли она сделала, выпустив его так?
Вспомнились ей последние дни усадебной жизни. Ей не было тогда другого выхода, как согласиться на план цыгана поджечь и обокрасть усадьбу, и она согласилась на это.
Неужели же никогда не кончатся ее тревога, ее расчеты с прошлым и расплата за старые грехи?
Неужели всю жизнь будет преследовать ее злой рок?
И вдруг, точно два призрака, встали перед нею обугленные трупы Никиты и карлицы, и она с ужасом закрыла глаза свои.
Потом вспомнилось ей ее нынешнее богатство и могущество, ее красота, перед которой ни один человек не устоял еще, кроме этого Телепнева.
Вот еще ее враг, который все знает и все может выдать.
Нет, нет, лучше не думать о всех этих страшных вещах, не волновать себя по‑пустому и приготовиться к свиданию с императрицей, которое одно только и занимало ее теперь. Цыгана, с помощью Меншикова и его офицера Экгофа, всегда можно будет убрать с ее пути.
Она понемногу успокоилась и привела себя в порядок.
Затем она стала торопливо разыскивать в сундуке между бельем платок, который когда‑то подняла в мариенбургской таверне в ту минуту, когда Марта отбивалась от забиравших ее в плен солдат.
Наконец она нашла его.
— Вот он, — проговорила она, — вот драгоценная лестница к моему могуществу!..
III
Императрица имела обыкновение рано вставать и после легкого завтрака тотчас же отправляться в парк на прогулку, иногда совершенно одна, что бывало, впрочем, редко, но чаще всего в сопровождении камер‑фрейлины.
Но Петр вставал еще раньше. Он быстрой и деловитой походкой обходил дворцовый сад, останавливался на короткое время перед новыми или заканчивающимися сооружениями и фонтанами, говорил о своих предположениях строителям, одобрял их работы или делал какие‑нибудь указания.
Доступ в сад посторонним лицам не был особенно затруднительным. Следовало пройти у входа в сад к дежурному караульному офицеру и объяснить ему более или менее удовлетворительно цель посещения сада.
Были лица, которым эти формальности казались совершенно лишними, потому что они имели раз навсегда постоянное разрешение от Меншикова, и к таким лицам принадлежала Марья Даниловна.
Как она ни думала, сколько ни решала о предстоящем свидании, ни до чего определенного не додумалась и несколько смущенная отправилась в парк, сама не зная, ни что она сделает, ни что скажет в случае встречи с кем‑либо из высочайших особ.
Она шла долго по пустынным аллеям парка.
Было еще довольно прохладно, и сырость поднималась в виде легкого невысокого тумана с лужаек и полянок сада.
В конце длинной, почти бесконечной аллеи увидела она высокую и статную фигуру гиганта‑царя.
Он был одет в обычном своем темно‑зеленом камзоле, треуголке и в руке держал знаменитую «дубинку».
Его сопровождал Меншиков.
Они шли навстречу Марье Даниловне.
Когда она поравнялась с ними, то остановилась в почтительно‑склоненной позе, и на лице ее отразилось восторженное выражение при виде царя.
И царь обратил на нее внимание.
Он зорко своим пронизывающим орлиным взором всмотрелся в ее красивое лицо и, мало стесняясь, громко спросил у Меншикова:
— Кто сия зело великолепная дама?
Меншиков хмуро взглянул на Марью Даниловну и поклонился ей. Он был в этот день не в духе и еще помнил свою неудачу на ассамблее у неприступной для него красавицы.
