Роман Белоусов - Знаменитые авантюристы
Но и те, кто не поддавался общему ажиотажу и не помышлял о походе в Тайберн, считали публичную казнь весьма полезным делом. Писатель Сэмюэл Джонсон признавался своему другу и биографу Джеймсу Босуэллу: «Казни должны привлекать зрителей. В противном случае они не будут отвечать своей цели».
Однако маститый писатель ошибался. Зрелище казни отнюдь не очищало души и не пробуждало мысли о том, что преступник получил по заслугам. Наказание не страшило — слишком дешево ценилась человеческая жизнь. Напротив, зрители, воспитанные на жестокости и насилии, получали удовольствие от самой процедуры. Преступник же, как бы исполнявший главную роль в этом грандиозном действе, был далек от того, чтобы разыгрывать из себя кающегося грешника. Эшафот или виселицу не считали преддверием неба.
Ровно сто лет спустя такую же картину наблюдал Виктор Гюго на Гревской площади в Париже. Поэт был поражен праздничным настроением, охватившим толпу в ожидании казни. «Все окна домов были усеяны зрителями, — писал он, отмечая, что многие окна сдавали в найм за дорогую цену, — и там, грациозно облокотившись о подоконники, сидели молодые, нарядные женщины с бокалами в руках».
С тех пор поэт не переставал гневно возмущаться смертной казнью, многие годы добиваясь ее отмены. Как добивался этого же Чарлз Диккенс, протестуя против варварских зрелищ, и в его дни все еще собиравших толпу в пятьдесят тысяч человек. Ведь отменили же в свое время казнь путем отсечения головы, резонно напоминал писатель. Последним, кто подвергся этому наказанию, был лорд Ловит, мятежник и авантюрист, обезглавленный в 1747 году.
Добился писатель отмены и другого, не менее жестокого обычая, за который ратовали сторонники «теории» устрашения. В газете «Таймс» Диккенс не раз выступал против того, чтобы тела казненных оставляли висеть на виселице, бережно укутанные в халат, предусмотрительно, на случай непогоды (!), пропитанный дегтем. «О, экономная страна, просмаливающая повешенных!» — в свою очередь, восклицал по этому поводу В. Гюго.
Но не только Гюго и Диккенс, а и многие другие писатели, в том числе Вольтер и Руссо, Шелли и де Виньи, Золя и Конан Дойл, Анатоль Франс и Короленко, выступали против смертной казни. Никакие, по их мнению, новейшие технические ухищрения: ни «национальная бритва» — изобретение доктора Гильотена, ни «гуманное» предложение Эльбриджа Герри о введении смертной казни на электрическом стуле, — не меняли сути дела. Впрочем, заговорят об этом лишь в XIX веке, а в те времена куда как успешно применяли старый, испытанный способ — смерть через повешение.
И «ярмарка в Тайберне» была одним из самых популярных зрелищ у жителей английской столицы.
Дорога в Тайберн
Было шесть часов утра. Обычно Дефо вставал позже, но сегодня надо было спешить. Предстоял долгий и утомительный день.
Накануне, при последней беседе с Джеком Шеппердом, приговоренным к смерти, он условился с ним, что утром в день казни передаст ему во дворе тюрьмы (позже это не удалось бы) свою рукопись заранее написанного о нем памфлета. А Джек около виселицы на глазах у всей толпы вернет ее обратно, будто свою собственную, лично им написанную исповедь.
Эта маленькая хитрость послужит прекрасной рекламой очередному сочинению Дефо и облегчит продажу памфлета, который отпечатают тотчас после казни. Ради этого рекламного трюка, собственно, и придется теперь тащиться через весь город в Тайберн. Несмотря на непогоду и раннее утро, наиболее нетерпеливые зрители уже занимали места на маршруте между тюрьмой и Тайберном. Наверное, и там, на лугу, уже топтались вокруг виселицы любители убийственного спектакля. От холода не спасет ни горячая картошка в карманах, ни шарф, которым закутана шея. Но, невзирая на ноябрьское ненастье, они полны решимости ждать, когда начнется «представление».
К девяти часам Дефо добрался до Ньюгейтской тюрьмы. Прибыл он как раз вовремя: героя драмы уже вывели из камеры смертников. Улыбаясь, Джек Шепперд ступил на булыжный двор. Он чисто выбрит, аккуратно одет, но без шляпы. На плечи накинуто, скорее для эффекта, чем для тепла, модное пальто с черными манжетами. Его худая и не очень высокая фигура вызывает всеобщее любопытство. Короткие черные волосы и густые брови оттеняют бледность кожи. Его нос вздернут, а большие карие глаза смотрят внимательно и, кажется, равнодушно. Трудно поверить, что это один из самых знаменитых преступников: ему едва исполнилось 22 года, но уже прослыл кумиром лондонской толпы.
Улучив момент, когда помощник шерифа дает расписку на получение тела, как если бы приговоренный уже умер, Дефо приближается к Джеку и, как условились, незаметно передает ему рукопись.
Затем в дело вступает кузнец. Он сбивает с осужденного ножные кандалы, отныне они на многие годы станут главной реликвией тюрьмы Ньюгейт. Джек протягивает руки, как бы прося сбить и наручники. Никто не обращает на это внимание. И тут Джек срывается, он теряет самообладание и набрасывается на палача, который пытается обвязать веревкой его грудь. Все понимают причину гнева: видимо, тщательно подготовленный план побега рухнул. Когда же помощник шерифа, обыскивая Джека, находит у него в жилете спрятанный нож, сомнения ни у кого нет — побег готовился. Да и сам Джек, понимая, что терять ему нечего, признается, смеясь, что намеревался скрыться в толпе своих друзей. Тюремщики тоже смеются.
Между тем народ все прибывает. Шум на улице стоит невообразимый. В окнах, на крышах — всюду возбужденные зрители. Внизу море людских голов: собралось несколько тысяч человек. Монотонно и печально звонит большой колокол церкви Гроба Господня.
Но вот ворота тюрьмы открылись, и солдаты, разогнав толпу, расчистили путь. В тот же момент показалась телега, и все увидели Джека, а рядом с ним фигуру палача, восседавшего на заранее приготовленном гробе. Солдаты с пиками, в зеленых треуголках, в красных мундирах, перетянутых крест-накрест белыми портупеями, помощник шерифа в ярко-алом костюме, палач, как и положено, в черном одеянии — придавали процессии скорее торжественный, чем мрачный/ вид. Замыкали шествие судебный исполнитель и констебли на лошадях.
Солдаты были начеку и не подпускали близко к телеге беснующихся любопытных. Лишь одному человеку разрешили приблизиться. Все увидели, как мистер Вэгстафф, тюремный священник, подойдя к телеге, стал что-то говорить Джеку. Может быть, он вознамерился подготовить смертника к той иной жизни, которая его ожидала, и пытался вызвать у него раскаяние? А возможно, считая это пустой затеей, мистер Вэгстафф в последний час надеялся узнать кое-что из жизни несчастного, чтобы потом изложить в газетной статейке?
