Эльвира Барякина - Аргентинец
— Советская городская управа проелась, — как-то сказал ему Антон Эмильевич. — Казна пуста, а на все запросы Петроград отвечает, что надо изыскивать средства на местах. Скоро начнутся конфискации.
— Откуда вы знаете? — изумился Саблин.
Антон Эмильевич показал ему отпечатанное на машинке постановление о необходимости изъять собственность у буржуев:
— Вот, прислали нам в редакцию и велели опубликовать.
Под постановлением стояла подпись: «Комиссия старых б.».
— Знаете, что такое «б.»? — усмехнулся тесть, видя недоумение Саблина. — Это большевики, а не то, что вы подумали.
Что делать? Как ко всему этому относиться? Душа вопиет, протестует, но ведь русский народ принял большевиков. Или это только кажется, что принял?
Учредительное собрание разогнали. Оппозиционные забастовки и демонстрации были полностью запрещены. На своих митингах большевики кричали, что восставать против «народной власти» могут только наймиты капитала и иностранные шпионы. Они самым наглым образом присвоили себе российских граждан: те, кто с ними, — за народ; те, кто против, — враги народа.
Их лозунги доводили Саблина до изумления. «Полное равенство; общественная собственность на средства производства; от каждого по способностям, каждому по потребностям» — законы первобытного племени.
Самое удивительное — никто не протестовал. Город молился: в праздник Сретения Господня крестный ход шел от кафедрального собора до Новобазарной площади. Саблин, сняв шапку, в оцепенении смотрел на дышащую паром двухверстную толпу. Хоругви колыхались, снег визжал под тысячами ног. Пленные австрийцы — еще более жалкие, чем всегда, — подходили и просили хлеба:
— Христоратти… Христоратти…
По всем церквам шли молебны об умирении страстей — и тут же анафема «творящим беззакония и гонителям веры и Церкви Православной»: большевики объявили религию опиумом для народа.
Международные новости Саблин узнавал от Любочки: немцы требовали от России значительных территориальных уступок и контрибуцию, в противном случае обещали наступление. Нарком по иностранным делам Лев Троцкий приказал армию распустить, мира не подписывать и ждать, пока германский пролетариат скинет жадного кайзера.
— Будет оккупация… — повторял Саблин и пытался предугадать, что в таком случае надлежит делать честному человеку.
Откуда Любочка знала подробности о переговорах? От своего нового друга, большевика Осипа, заведующего отделом материально-технического снабжения губернского военкомата. Эта «историческая личность» чрезвычайно забавляла ее.
Однажды Любочка пригласила Осипа в гости. Тот пришел, небритый, пропахший махоркой, сел, широко расставив колени, на табурет у пианино. Закинув руку, почесал голову — в подмышках его выцветшей гимнастерки стояли новые аккуратные заплаты.
Осип заметил взгляд Саблина:
— Супруга ваша поставила — спасибо ей.
Он рассказывал, что большевики не хотят буржуазной республики как в Северо-Американских Штатах или во Франции: там та же безработица и грабиловка. Капитализм сделал свое дело — создал промышленность, теперь его время прошло, настал черед социализма.
— Мы это буржуазное общество, как трухлявый гриб — ррраз ногой! — и раздавим.
Саблин не сводил глаз с жены. Она подалась вперед, спорила с Осипом, смеялась чужим дробным смехом и то и дело поправляла серый платок на груди.
— Изумительный хам, — сказал Саблин Любочке, когда Осип ушел.
— Много ты понимаешь! — рассердилась она. — Знаешь, какой это человек? Когда царская власть мобилизовала ополченцев, сорока-, пятидесятилетних мужиков, их месяцами держали на черном хлебе в казармах; у них лапти развалились — ходить не в чем, а новой обуви не было… Господа офицеры гоняли их, простуженных, по плацу просто так, чтобы позабавиться. А Осип пошел к полковнику и сказал, что если ополченцев не отпустят по домам, то весь шестьдесят второй полк взбунтуется.
Саблин не мог представить себе такого.
— И что, помогло?
— Ты же видишь, какая у него внутренняя сила. Он может влиять на людей.
Несомненно, это было так: если бы раньше Саблину сказали, что его утонченная жена будет восторгаться безграмотным хамом, он бы никогда не поверил.
Любочка больше не собирала у себя интеллигентное общество.
— Наши политиканы никогда не осмелятся на решительные действия, — говорила она с презрением. — Всегда будут оставаться с краешку, в умеренной, безопасной оппозиции. Это ведь так удобно — быть слегка против: и коллеги уважают, и рисковать не приходится.
Саблин кривился:
— Чтобы быть решительным в таких делах, надо, во-первых, не знать истории, во-вторых, считать себя вправе ломать чужие судьбы, а в-третьих, не бояться крови.
Люди, подобные Осипу, не боялись. Именно поэтому варвары разгромили просвещенный Рим, а монголо-татары подчинили себе народы от Дуная до Японского моря. Чем выше развитие цивилизации, тем она уязвимее: умному, культурному человеку чуждо насилие, даже грубость, и что он сделает против толпы дикарей, которым и своя и чужая жизнь — копейка?
— По-моему, ты просто ревнуешь, — веселилась Любочка.
Это была не ревность — ревновать-то было не к чему. Это было недоумение: милая моя, душенька, ну как так можно?! Ведь твой Осип то и дело чешется, как блохастый пес!
Саблин осторожно спросил тестя:
— Это вы познакомили Любочку с товарищем Друговым?
Антон Эмильевич странно усмехнулся:
— Я бы и вам советовал поближе познакомиться с ним. Кто знает, где мы все окажемся через год? А связи лишними не бывают.
Заводить связи? Связать себя противоестественной дружбой? Увольте. В конце концов есть такие понятия, как честь, гордость, нежелание марать руки. Возможно, Осип Другов мог обеспечить кое-какие блага, но как принимать их от человека, который делает все, чтобы умертвить твою страну?
А Любочке, к сожалению, было свойственно нездоровое любопытство. Помнится, в Петрограде она часами бродила по Кунсткамере и восторгалась уродами, законсервированными в спирту.
5
Саблин поднялся на крыльцо, отряхнул валенки от снега. Дверь ему открыл Клим — он тоже только что вернулся домой.
— Как дела в больнице? — спросил он, весело глядя на доктора.
Саблин буркнул что-то неразборчивое. Любочка не вышла его встречать. Опять где-то загуляла?
Клим вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку шампанского и поставил ее на тумбочку под зеркалом:
— Это вам гостинец.
Саблин посмотрел на него в изумлении:
