Пьер Бенуа - Кенигсмарк
В одиннадцать часов папа отвёз меня обратно к Ритцу, сказав, что ему нужно ещё в посольство на улицу Гренель. Но вы хорошо понимаете, как мне хотелось спать после всего этого? М-ль Жоффр храпела, как нюренбергский волчок, и я не думала, что мне удастся её разбудить. Можете себе представить её до крайности изумлённую физиономию, когда я объявила ей, что папа назначил нам свиданье в полночь, и что ей нужно встать.
На улице Де-ла-Пэ мы взяли таксомотор.
— В «Грело», — скомандовала я шофёру. Название это слышала я у Лорана.
«Грело» — это на Белой Площади. Сомневаюсь, чтобы ты, мой дорогой друг, столь серьёзный, вечно занятый науками, бывал когда-нибудь в этом злачном месте. Когда мы туда вошли, я несколько позавидовала успеху, который выпал на долю стеклярусного корсажа м-ль Жоффр. Один прожигатель жизни, совсем уже опьяневший, закричал: «Это м-м Фалльер». И вот вся зала стала петь хором знаменитую песенку с этим припевом:
Тётя Жюли, Дядя Феодул,
Тётя Октави, Дядя Фразибул,
Тётя Софи, Кузен Тибул,
Кузен Леон, и Тимолеон.
Я смеялась от всей души, и моя естественная весёлость передавалась всей компании, которая к моменту нашего появления, по-видимому, порядком скучала.
Мы пили шампанское, пили без меры. Потом стали танцевать. Нашёлся только один цыган, который сумел приличным образом протанцевать со мною вальс. Нам устроили настоящую овацию.
Музыкант-негр подошёл пригласить м-ль Жоффр. Хотите — верьте, хотите — нет, она согласилась. После шампанского это была совсем другая женщина. Ко мне подсели две танцовщицы, одна брюнетка, Зита, в синем платье с серебром, другая — Креветта, вся в розовом, она стала называть меня княжной, не зная, что я действительно княжна. Они ели моё печенье и выпили моё шампанское, а я, я была счастлива, счастлива и уже будучи изрядно под хмельком, повторяла: «Как прекрасен, как прекрасен Париж».
Вдруг я обратила внимание, что у многих из этих бедных девушек шёлковые чулки над лакированными ботинками были заштопаны. Тогда я закричала: «Внимание!»и швырнула им целую горсть луидоров. Они все бросились их поднимать, большую часть подняли, но я видела, как на пять или шесть монет очень шикарные мужчины наступили ногой.
Я готова была провести здесь всю ночь, как вдруг в соседней зале громко закричали:
«Лили, Лили, вот Лили! Да здравствует Лили!»Я оглянулась. Смотрю, папа. Это его так прозвали — Лили, по его имени Василий. Он тоже был очень и очень навеселе, и вёл под руки двух девиц, столь красивых, что меня даже ревность взяла.
Он слишком был занят, чтобы меня заметить. Моментально я решила удрать. Но не так-то легко оказалось увести м-ль Жоффр. Вышла целая история. Ей не хотелось расставаться со своим негром. В таксомоторе она во всё горло распевала:
Эрнестинка,
Эрнестинка
Надевай свои ботинки.
Вдруг она уткнулась носом в оконное стекло, и горько рыдая, стала жаловаться, что я отношусь к ней без всякого уважения.
От Дусе папе прислали счёт в тридцать восемь тысяч шестьсот франков. Он не протестовал. Я решила, что требования его дочери были скромнее, чем требования некоторых других особ, и мне стало досадно.
Возвратившись в Россию, мы застали новое письмо царя, уведомлявшее, что прибытие кайзера в Санкт-Петербург назначено на 15 мая.
Петербург — большой город, с казармами и церквами и огромными садами. Сразу видно, что человек, который некогда начертал план этого города, имел идеи ясные и точные.
Через два дня после нашего прибытия в Петербург возвестили о приближении эскадры кайзера. Царь и великие князья выехали ему навстречу в Кронштадт.
С тех пор я столько видела прибытий коронованных особ, что у меня почти изгладилось из памяти это торжество, но всё же скажу, что оно было очень красиво.
С моего балкона я видела, как блестящий кортеж подъехал ко дворцу. Белые кирасиры галопировали около дверец колясок. Почётный караул нёс Преображенский полк.
Под нежным, покрытым облачками небом Ботнического залива латы и сабли отливали синим и жёлтым.
Начался бесконечный приём. Я имела успех.
Кайзер взял меня за руку и подвёл к императрице.
Старая наседка, вся в кружевах и страусовых перьях, поцеловала меня и сказала, что очень любила мою бедную маму. Фридрих-Вильгельм и принц Альберт всё время пялили на меня глаза, чтобы не сказать больше.
Я занята была всё послеполуденное время приготовлениями к балу. Я беспокоилась, что не буду иметь успеха, и стала нервничать и из-за пустяков ссориться с м-ль Жоффр. Можно было думать, что я как бы предчувствовала, что в связи с этим проклятым вечером на меня свалятся всякие напасти.
Трудно себе представить всю красоту бала в Петергофе.
На мгновение я оробела, подумав, не слишком ли я декольтирована, но страх мой улетучился, когда я заметила, какой блестящий эффект я произвела. Надо вам сказать, что на мне был лучший туалет от Дусе, который шёл у меня под номером первым: бархатное платье сапфиро-синего цвета, очень простое, но нужно было видеть, как оно меня облегало; из украшений одни только сапфиры. Словно дитя, я тут же стала думать о моём завтрашнем успехе. «Какой будет фурор, — сказала я себе, — когда они увидят мой красный туалет, номер второй, украшенный рубинами».
Начались танцы. Я была счастлива, когда увидела, как эти немки, привыкшие к медлительному вальсу, сбивались с такта, танцуя наш столь нервный русский вальс; чтобы продолжать дальше, они один или два такта прыгали на одной ноге, или просто выжидали, как цапли.
Уже с самого утра среди офицеров кайзера я заметила высокого гусара в пунцово-красной форме, с оранжевыми бранденбургами. Он был рыжий блондин, с добрыми близорукими глазами, синими, упрямыми, без устали глядевшими на меня сквозь монокль. Само собой разумеется, я делала вид, что не замечаю его. Я была поражена, если бы в ту минуту кто-нибудь сказал мне, что в один прекрасный день и мне придётся надеть эту красную гусарскую форму.
— Аврора, — обратилась ко мне императрица, — это кузен Рудольф, великий герцог Лаутенбург-Детмольдский, он просил вас оказать ему честь протанцевать с ним.
Танцевал он ужасно, этот красный гусар; для него это была сущая пытка; он стал извиняться. Я ничего не ответила; когда кончили танцевать, я даже его не поблагодарила. Он снова сел позади императрицы и стал протирать своё пенсне; вид у него был до того несчастный, что даже камень разжалобился бы.
На следующий день мне сказали, что через два дня будет охота на лисиц. Как я была себе самой благодарна, что мы привезли Тараса Бульбу, этого злого степного конька.
Я пошла взглянуть на него в казармы, где стояли наши казаки. Он вёл себя до того несносно, что его заперли в особую конюшню, где он, лягаясь и брыкаясь, сломал копытами чуть ли не полдвери.
